Как связаны «суверенный интернет» и безопасность

Для российской власти нет разницы между безопасностью электрочайника и безопасностью страны
Можно заставить Яндекс работать на автономию. Нельзя потом просить, чтобы эта работа принесла стране барыши

Если верить букве закона, сегодня, 1 ноября, в России должен заработать так называемый суверенный интернет. Государство обещает, что теперь рунет будет на 100% защищен и в случае чего сможет функционировать сам, без помощи глобальной сети. Почему государство вводит новые запреты и тратит деньги на то, что может пригодиться лишь в случае войны, фактически апокалипсиса, когда в рунете уже не будет нужды? Аргумент – безопасность. Давайте посмотрим, что это такое.

Глобальная политическая повестка сегодня собирается вокруг трех осей – неравенства, экологии, безопасности. С первого взгляда понятно, что они неравнозначны: первые две могут быть сведены к третьей. Социологи и антропологи поэтому и говорят о «секьюритизированном» обществе или даже «империализме безопасности».

Мы встречаем безопасность повсеместно. Можно сбиться со счета, записывая увиденные за день устройства, индикаторы, надписи и знаки безопасности, охранников, вахтеров и консьержей. Иногда кажется, что мир состоит только из безопасности и весь он подчинен только ей как предельной, фундаментальной ценности. Но всегда ли это одна и та же ценность?

Представим живую фигуру. У вас есть семейный комод, доставшийся от бабушки. Он имеет обменную ценность, его можно продать, хотя легче выбросить. Но также он имеет и необменную ценность – это часть истории вашей, и только вашей, семьи. Эти порядки ценностей – обменный и необменный – связаны друг с другом. Но их прямая конвертация противна основаниям человеческого опыта. Чтобы отличать благо (историю, память и т. д.) от экономической стоимости, нужно сохранять идею несоизмеримости двух этих порядков.

Теперь представим, что речь о государстве. Есть вопросы существования страны как таковой. А есть вопросы развития: экономика, борьба с преступностью и т. д. Понятно, что одни не равны другим. Безопасность на улицах калькулируется: что мы можем и не можем себе позволить с точки зрения баланса прав, ресурсов, рисков. Но невозможно скалькулировать цену поражения в войне, поскольку эта цена – прекращение существования страны. Два этих порядка понимания безопасности как ценности связаны, но должны оставаться несоизмеримыми – как и в случае с комодом.

Ключевое свойство понимания безопасности в современном российском государстве состоит в том, что эта несоизмеримость «схлопнута». Необходимый и очевидный для разума зазор между безопасностью электрочайника и безопасностью страны отменен в России набором рамочных документов, нормативных подзаконных актов, квазиконституционных решений и т. д. «Суверенный интернет» – одно из порождений отсутствия этого зазора.

Почему так вышло? Есть много версий. Так выгоднее – любой интерес можно продать на бюрократическом рынке через безопасность. Так проще удерживать власть. Моя версия посложнее – у государственного ума есть привычки, одна из них, появившись из особенностей советской версии кибернетики, привела к тому, что этот зазор можно не видеть.

Нужна ли стране защищенная сеть на случай войны? Несомненно, нужна. Должен ли весь российский сегмент интернета (отдельный вопрос, что это вообще такое) быть готов к полной автономии от внешней среды как часть военной, по сути, инфраструктуры? Разумеется, нет. Но именно в этом и состоит смысл «суверенного интернета».

Интернет – не просто часть глобального мира. Он и есть этот мир, его платформа. Регулируя интернет внутри страны, нужно поддерживать баланс и калькулировать издержки. Но нельзя, регулируя, отсылать к возможности его уничтожения: это разные порядки безопасности. Потеряв способность видеть эту несоизмеримость, государство не только профанирует безопасность как благо. Оно теряет возможность ее объективно калькулировать и получать от нее профит. Можно заставить «Яндекс» работать на автономию рунета. Нельзя потом просить, чтобы эта работа принесла стране барыши.

Автор — социолог, приглашенный эксперт Московского центра Карнеги