II Регата «Капитаны бизнеса». "Пьяный корабль"

"Только прилетели - сразу сели.

Фишки все заранее стоят.

Фоторепортеры налетели -

И слепят, и с толку сбить хотят.

Но меня и дома - кто положит?

Репортерам с ног меня не сбить!..

Мне же неумение поможет..."

В.Высоцкий. "Честь шахматной короны"

Ну вот мы уже и в Даламане. В здешнем аэропорту бизнес на измученных жаждой яхтсменах кипит вовсю: банка пива - 5 евро! Duty free работает и на вынос, но - 1 бутылка на паспорт.

До начала соревнований самая популярная яхта в нашей флотилии - безусловно, Chivas. Мало кто, слыша это название, удерживается от упоминания "Пьяного корабля". Завтра, после погрузки на лодки, надо будет наведаться на Chivas - проведать, нет ли там специального спонсорского запаса. Если да, то это, бесспорно, поможет сохранить Chivas популярность, - независимо от спортивных результатов, - до окончания регаты. Или до окончания запасов.

Ну а пока предлагаю перечитать тот самый "Пьяный корабль" Артюра Рембо.

АРТЮР РЕМБО

(1854-1891)

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ

Перевод Е.Витковского

Я плыл вдоль скучных рек, забывши о штурвале:

Хозяева мои попали в плен гурьбой –

Раздев их и распяв, индейцы ликовали,

Занявшись яростной, прицельною стрельбой.

Да что матросы, – мне без проку и без толку

Фламандское зерно, английский коленкор.

Едва на отмели закончили поколку,

Я был теченьями отпущен на простор.

Бездумный, как дитя, – в ревущую моряну

Я прошлою зимой рванул – и был таков:

Так полуострова дрейфуют к океану

От торжествующих земных кавардаков.

О, были неспроста шторма со мной любезны!

Как пробка лёгкая, плясал я десять дней

Над гекатомбою беснующейся бездны,

Забыв о глупости береговых огней.

Как сорванный дичок ребенку в детстве, сладок

Волны зелёный вал – скорлупке корабля, –

С меня блевоту смой и синих вин осадок,

Без якоря оставь меня и без руля!

И стал купаться я в светящемся настое,

В поэзии волны, – я жрал, упрям и груб,

Зелёную лазурь, где, как бревно сплавное,

Задумчиво плывёт скитающийся труп.

Где, синеву бурлить внезапно приневоля,

В бреду и ритме дня сменяются цвета –

Мощнее ваших арф, всесильней алкоголя

Бродилища любви рыжеет горькота.

Я ведал небеса в разрывах грозных пятен,

Тайфун, и водоверть, и молнии разбег,

Зарю, взметённую, как стаи с голубятен,

И то, что никому не явлено вовек.

На солнца алый диск, грузнеющий, но пылкий,

Текла лиловая, мистическая ржа,

И вечные валы топорщили закрылки,

Как мимы древние, от ужаса дрожа.

В снегах и зелени ночных видений сложных

Я вымечтал глаза, лобзавшие волну,

Круговращение субстанций невозможных,

Поющих фосфоров то синь, то желтизну.

Я много дней следил – и море мне открыло,

Как волн безумный хлев на скалы щерит пасть, –

Мне не сказал никто, что Океаньи рыла

К Марииным стопам должны покорно пасть.

Я, видите ли, мчал к незнаемым Флоридам,

Где рысь, как человек, ярит среди цветов

Зрачки, – где радуги летят, подобны видом

Натянутым вожжам для водяных гуртов.

В болотных зарослях, меж тростниковых вершей,

Я видел, как в тиши погоды штилевой

Всей тушею гниёт Левиафан умерший,

А дали рушатся в чудовищный сувой.

И льды, и жемчуг волн; закат, подобный крови;

Затоны мерзкие, где берега круты

И где констрикторы, обглоданы клоповьей

Ордой, летят с дерев, смердя до черноты.

Я последить бы дал детишкам за макрелью

И рыбкой золотой, поющей в глубине;

Цветущая волна была мне колыбелью,

А невозможный ветр сулил воскрылья мне.

С болтанкой бортовой сливались отголоски

Морей, от тропиков простёртых к полюсам;

Цветок, взойдя из волн, ко мне тянул присоски,

И на колени я по-женски падал сам...

Почти что остров, я изгажен был поклажей

Базара птичьего, делящего жратву, –

И раком проползал среди подгнивших тяжей

Утопленник во мне поспать, пока плыву.

И вот – я пьян водой, я, отданный просторам,

Где даже птиц лишён зияющий эфир, –

Каркас разбитый мой без пользы мониторам,

И не возьмут меня ганзейцы на буксир.

Я, вздымленный в туман, в лиловые завесы,

Пробивший небосвод краснокирпичный, чьи

Парнасские для всех видны деликатесы –

Сопля голубизны и солнца лишаи;

Доска безумная, – светясь, как, скат глубинный,

Эскорт морских коньков влекущий за собой,

Я мчал, – пока Июль тяжёлою дубиной

Воронки прошибал во сфере голубой.

За тридцать миль морских я слышал рёв Мальстрима,

И гонный Бегемот ничтожил тишину, –

Я, ткальщик синевы, безбрежной, недвижимой,

Скорблю, когда причал Европы вспомяну!

Меж звёздных островов блуждал я, дикий странник.

В безумии Небес тропу определив, –

Не в этой ли ночи ты спишь, самоизгнанник,

Средь златопёрых птиц, Грядущих Сил прилив?

Но – я исплакался! Невыносимы зори,

Мне солнце шлет тоску, луна сулит беду;

Острейшая любовь нещадно множит горе.

Ломайся, ветхий киль, – и я ко дну пойду.

Европу вижу я лишь лужей захолустной,

Где отражаются под вечер облака

И над которою стоит ребёнок грустный,

Пуская лодочку, что хрупче мотылька.

Нет силы у меня, в морях вкусив азарта,

Скитаться и купцам собой являть укор, –

И больше не могу смотреть на спесь штандарта,

И не хочу встречать понтона жуткий взор!

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ

Перевод В.Набокова

В стране бесстрастных рек спускаясь по теченью,

хватился я моих усердных бурлаков:

индейцы ярые избрали их мишенью,

нагими их сковав у радужных столбов.

Есть много кораблей, фламандский хлеб везущих

и хлопок английский,- но к ним я охладел.

Когда прикончили тех пленников орущих,

открыли реки мне свободнейший удел.

И я,- который был, зимой недавней, глуше

младенческих мозгов,- бежал на зов морской,

и полуостровам, оторванным от суши,

не знать таких боев и удали такой.

Был штормом освящен мой водный первопуток.

Средь волн, без устали влачащих жертв своих,

протанцевал и я, как пробка, десять суток,

не помня глупых глаз огней береговых.

Вкусней, чем мальчику плоть яблока сырая,

вошла в еловый трюм зеленая вода,

меня от пятен вин и рвоты очищая

и унося мой руль и якорь навсегда.

И вольно с этих пор купался я в поэме

кишащих звездами лучисто-млечных вод,

где, очарованный и безучастный, время

от времени ко дну утопленник идет,

где, в пламенные дни, лазурь сквозную влаги

окрашивая вдруг, кружатся в забытьи,-

просторней ваших лир, разымчивее браги,-

туманы рыжие и горькие любви.

Я знаю небеса в сполохах, и глубины,

и водоверть, и смерч, покой по вечерам,

рассвет восторженный, как вылет голубиный,

и видел я подчас, что мнится морякам;

я видел низких зорь пятнистые пожары,

в лиловых сгустках туч мистический провал,

как привидения из драмы очень старой,

волнуясь чередой, за валом веял вал.