«IBS больше ориентируется на западные образцы»
Гендиректор IBS Светлана Баланова рассказывает, зачем компания решила вернуться на биржу и почему сосредоточится на создании собственных IT-продуктовОсень 2014 г. оказалась непростой для российских IT-компаний. Сложности в экономике начали сказываться на планировании IT-бюджетов заказчиков, падение рубля неожиданно обернулось угрозой для госконтрактов с валютной составляющей. Тогда же российский IT-холдинг IBS провел делистинг с Франкфуртской биржи. Прошло три с половиной года, и компания вновь заявила о намерениях провести IPO, уже на Московской бирже. Правда, сейчас это уже несколько другая компания, отдалившаяся от традиционной интеграции и больше всего заинтересованная в собственных IT-продуктах, уверяет гендиректор IBS Светлана Баланова.
– Сейчас интересный переломный момент. IT-рынок в стране сильно сегментирован. На десять крупнейших компаний, занимающихся IT-сервисами, приходится меньше 40% этого сегмента рынка. А он будет расти вместе с общим IT-рынком (в чем мы увeрены). Вдобавок Россия вернулась в инвестиционные рейтинги, это тоже аргумент для выхода на биржу.
– Есть много вариантов – от покупки компаний до прихода в IBS отдельных команд, что не совсем означает покупку бизнеса, но тоже требует инвестиций. В ближайшие несколько лет вариантов станет еще больше, потому что происходят серьезные изменения, за которыми успеют не все. Мы начали перестраивать компанию еще в 2013 г. – уже тогда было ощущение, что рынок усложняется, а классическая интеграция становится менее прибыльной и интересной.
– Раньше на рынке традиционной системной интеграции ключевую роль играл вендор, почти всегда – западный. Он продвигал на рынке свои технологии, находил все больше партнеров, вместе с которыми работал с заказчиками. Пока рынок только формировался, надежных партнеров было мало, работать так было вполне комфортно. Это был понятный бизнес. И IBS начинала так же: сначала была эксклюзивным дистрибутором Dell в России, в середине 2000-х ударными темпами внедряла SAP.
После 2010 г. появилось ощущение, что рынок классической интеграции становится менее прибыльным и интересным. Стало понятно, что постоянно идти в технологическом русле вендора бесперспективно, и мы поменяли позицию: переориентировались на бизнес-логику заказчика. Мы решили помогать клиенту с выбором вендора, IT-продуктов, технологических подходов, самим становиться для него стратегическим партнером, более внимательно относиться к внутренним процессам. Тем временем в 2013 г., рост IT-рынка начал замедляться.
– Да. Ключевой перелом произошел в 2014 г. До этого российский IT-рынок жил на широкую ногу – было достаточно денег, высокие цены на нефть. Тогда каждый IT-директор выбирал все самое дорогое. Конечно, на рынке технологий часто самое дорогое оказывается лучшим, и тогда все могли себя обезопасить, купив самый мощный продукт у самого известного вендора. Когда в 2014 г. произошла девальвация, появилась новая задача: купить самое эффективное на оставшиеся деньги. Добавили проблем санкции. Последовал вывод: в таких условиях IT-платформу компании или госструктуры нужно собирать из разных продуктов – уменьшать стоимость, максимально использовать уже купленное, вкладываться в сервис. Помимо усложнившейся интеграции и IT-сервисов мы занялись и разработкой собственных продуктов. Мы стали смотреть на решения вендоров, отмечать не охваченные ими зоны – что-то для клиента слишком дорого, сложно или рискованно с точки зрения санкций. В этих нишах мы стали разрабатывать новые продукты своими руками. В результате за несколько лет довели долю собственных продуктов и уникальных разработок до 22% от всей выручки (еще в прошлом году было 14%).
– Их сейчас много рождается на рынке, чаще – команды стартаперов, которые работают над принципиально новыми технологиями. Хотя нашими лабораториями, которые объединяют разные команды разработчиков, руководят действующие сотрудники IBS. А командой по блокчейну, например, руководит наш бывший сотрудник. После ухода из IBS он создал свой бизнес в этой сфере, но потом понял, что самостоятельно сложно выходить на масштабные проекты. Когда эта команда пришла к нам, мы очень быстро нашли применение технологии в проекте с Фондом социального страхования, потому что им важны прозрачность и невозможность подделать данные. Коммерческие проекты с блокчейном мы не раскрываем, технология внедряется комплексно вместе с другими, но это уже основной бизнес, не разработка.
– Машинное обучение и искусственный интеллект строятся на данных, они сразу входили в коммерческие проекты, без лабораторных условий. Другие разработки проходят через одну из наших основных лабораторий – DataLab или InterLab. Как только разработка доходит до уровня, когда ее можно внедрять, она сразу перемещается в основной бизнес и показывает результаты там. Например, из DataLab появилось несколько коммерческих проектов с предиктивной аналитикой для предсказания увольнений.
– На машинное обучение, платформы управления данными, информационную безопасность и тот же блокчейн. Например, предиктивная аналитика активно используется в управлении ремонтами и техническим обслуживанием оборудования. У заказчика могут быть регламенты по обслуживанию оборудования, но его приходится останавливать, а прерывать рабочий процесс довольно дорого. Дешевле принимать решения о ремонте и обслуживании не по формальным регламентам, а на основе реальных данных, которые позволяют строить достаточно точный прогноз по износу. Предиктивная аналитика здесь связана с интернетом вещей: на оборудовании много датчиков, с любого механизма собирается серьезный объем данных.
– Мы не раскрываем эти цифры. Могу сказать, что есть более-менее неизменный процент от прибыли, который мы ежегодно закладываем в бюджет. Так как прибыль сейчас растет, растут и эти инвестиции в абсолютном выражении.
– Скорее нет. Конечно, при «плохой погоде» приходится корректировать затраты, резать то, что приносит меньше прибыли и не имеет большого потенциала, увеличивать нагрузку на людей, но мы продолжаем инвестировать в разработки, чтобы обеспечить себе будущее. Мы не занимаемся фундаментальной наукой, нам хватает одного-двух лет, чтобы понять, что идея не сработала и разработку надо закрывать.
Для нас, как и для всех, есть макроэкономические риски. Но мы не прогнозируем, что в относительно близком будущем рынок будет падать так, чтобы мы от этого пострадали.
– Почти никто не сносит уже купленные, эффективные системы и оборудование, куда годами вкладывал деньги. Переходить очень сложно, и это радикальное решение работает только при попадании под тотальные санкции. В остальном же импортозамещение работает на то, чтобы поднять привлекательность использования российских продуктов уже в новых проектах.
– Кажется, для этого программа еще не до конца запущена и конкретизирована. В целом в стране важно изменить структурный состав ВВП. В 2016 г. у IT-рынка была доля 1,4%, хотя в США, например, 3,8%. Даже если не сравнивать с США, есть Бразилия, Малайзия, ЮАР – везде эта доля от 2% и выше, хотя наши ресурсы схожи. Можно написать программу на три года, но структурных изменений она не принесет, поэтому важно сохранить позитивный тренд по цифровизации надолго.
– Не хотелось бы говорить про какие-то конкретные компании. Для нас есть макроэкономические риски, если с экономикой станет совсем плохо. Мы тогда тоже можем пострадать. Нам важно осознанно выстроить иммунитет к рынку, и за последние годы он у нас довольно высокий. Мы росли и на падающем рынке, на несильно растущем рынке мы росли значительно выше его.
Мы ориентируемся в большей степени на западные образцы, а на российский рынок смотрим не очень. Это компании типа Atos, Indra, Capgemeini. Они тоже начинали как традиционные IT-интеграторы, но затем ушли в сервисы, стали разрабатывать свои продукты, занялись аутсорсингом бизнес-процессов. Наш сегодняшний портфель практически совпадает с большинством этих компаний.