Два важных спектакля Авиньонского фестиваля оказались о сумерках
Два важных спектакля 64-го Авиньонского фестиваля оказались о сумерках: для Алана Плателя это пространство между мужским и женским, для Анны Терезы Де Кирсмекер – средневековье, зарифмованное с самым таинственным временем суток, «порой меж волка и собаки»
В Авиньоне театру всегда тесно на сцене.
Театра слишком много на узких средневековых улицах, где он криклив, назойлив и на выдумки хитер. Где грим течет от жары, а рекламки бесчисленных спектаклей неофициальной (off) программы умирают непрочитанными.
Театру скучно в рамках традиций, он вечно ищет, куда бы улизнуть, и самый интересный вопрос: куда на этот раз? Он уже заступал на территорию арта (инсталляций и перформансов), отправлялся в мультикультурные путешествия, заигрывал с антиглобализмом, погружался в документальность. И, кстати, не совсем оттуда вынырнул. Один из хедлайнеров фестиваля-2010 – Алан Платель (совместно с Франком Ван Лэке) привез спектакль «Гардения», в котором артисты играют самих себя. Платель считается хореографом, ну что ж: пусть это будет документальная хореография. Или «память кожи», как поэтически сказано в буклете.
«Гардения» – кабаре трансвеститов и транссексуалов. Актеров-персонажей девять: большинство – профессионалы жанра, но есть и любители. В чем фокус? Они пожилые. Они принесли в это шоу личные истории, свои уже почти сыгранные жизни.
Среди пожилых трансвеститов для контраста есть женщина и молодой танцор, но он тоже маргинал: эмигрант из Дагестана с жалобами «мне больно и одиноко» в сопровождении песни «Темная ночь». Этот кусок спектакля отдает клюквой, но надо сделать поправку на то, что клюква тоже документальная, принесенная исполнителем.
В начале перед нами стоят люди в мужских костюмах. Типичные чиновники или клерки, с лысинами, благородной сединой или солидными животами. Представить их в женских платьях невозможно, пока не начинается слайд-шоу с переодеванием. Череда статичных картинок-поз, диких и завораживающих, как «Здравствуйте, я ваша тетя» в интерпретации Дэвида Линча. Трансвеститы, как известно, любят изображать эстрадных и кинодив вроде Лайзы Минелли: тут то же самое. Они органично кокетничают и поют шлягеры, но под этот дежурно оптимистичный саундтрек подложен низкочастотный гул, моментально переносящий действие из ранних взбалмошных комедий Педро Альмодовара в пугающие интерьеры «черного вигвама» в сериале «Твин Пикс». Попрыгунья-стрекоза лето красное пропела, оглянуться не успела, как в аду ей предложили поплясать. Платель пленяет этой тревожащей странностью, атмосферой, заслоняющей, а то и отменяющей смысл, бережно высиженный автором концепции Ванессой Ван Дурме (она сама перенесла операцию по перемене пола). Не так важно, какие именно истории рассказывают нам эти люди. Важнее чувственный образ того междумирья, в котором они живут. Там не на шутку страшно.
В «Гардении» Платель занят не обслуживанием политкорректности, а поиском новой маргинальности. Он не призывает пожалеть или понять «другого», он зачарован инаковостью. Его манит в опасные сумерки двойственной, мерцающей сексуальности, от которой с возрастом остаются лишь руины – смешные и пугающие, величественные и нелепые.
Анна Тереза Де Кирсмекер заступает на границу дня и ночи буквально: ее спектакль En Atendant («До тех пор пока» или «В ожидании») идет во дворе монастыря селестинцев при естественном освещении и заканчивается с заходом солнца.
Природа и антураж рифмуются с историей – временем «западного раскола», когда Авиньон был альтернативной Ватикану резиденцией пап. Аутентично сыгранная музыка папского двора XIV в. с ее суховатой меланхолией, контрастами, внезапными разрывами, мелодическими наложениями и диссонансами звучит как авангард и сложно сопоставлена со свободным танцем, который следует за музыкальной партитурой с задержкой. Становится ее эхом. Ее тенью, растянутой на закате.
Танцовщики Анны Терезы Де Кирсмекер виртуозно двигаются, но еще лучше умеют ждать: когда закончится музыка и воздух потребует жеста, резкого или едва намеченного. Когда пауза повиснет, как готовая оторваться капля. Когда тени, сгустившиеся по углам двора-колодца, начнут собственный тихий парад воспоминаний, узнавая в дуэте эскиз рыцарского турнира, в линии замерших тел – набросок придворного бала, в пробежках-догонялках – шелест забытых монастырских игр, а в поваленной на землю живой пирамиде – одну из давних политических или религиозных драм. Но точку в этой тончайшей игре с историей и культурой ставит природа. В финале мы скорее угадываем, чем видим обнаженное тело, распластанное под покрывалом сумерек бесстыдно и невинно.