«Конвой»: Российское кино начинает творить из быта сказку

Который год все вокруг переживают, что молодые режиссеры вместо того, чтоб рассказать публике сказку, тычут ей в глаза уродствами постсоветской реальности. Внимание – момент настал: устав документировать быт, авторы новой российской волны приступили к его поэтизации. Сказки выходят жуткими и увлекательными – как нередактированный Афанасьев.

Магический реализм всегда давался авторам местного кино с трудом: фантасмагория, сновидчество, гротеск – это не наше. Единственными понятными народу художниками, которые рисковали отпускать героев в долину смерти, делая вид, что те понарошку убиты в ходе учений или просто бегут на пробежку в лес, были Абдрашитов и Миндадзе. У первого из них и учился во ВГИКе Алексей Мизгирев. Его «Конвой» – фильм, полный символов, которые легко разгадывать, но странно находить в реальности злобного, постукивающего резиновой дубинкой по ладони города-ада, врата в который – три вокзала.

По его кругам – ночной окраине, отделению полиции, общежитию для гастарбайтеров – проводит юного дезертира мрачный конвоир, которому велено вернуть салагу в часть: чистый ангел смерти, ведущий невинную душу гибельными тропами прямиком к дьяволу, который окажется сладкоголосым уркой в татуировках, изъясняющимся на извилистой фене. Единственное, что остается делать беглецу, – рассказывать анекдоты, ритуально скакать на корточках и каркать, отгоняя зло, пытаясь заставить сатану рассмеяться и ослабить хватку. «Парень на зоне не жилец, – скажут в фильме позже. – Кукарекает много».

Россия нулевых, полная беспредела и бесправных, в «Конвое» предстает мистическим миром, где есть абсолютное зло, беззащитное добро и рыцарь, не желающий принимать ни одну из сторон. Фильм Мизгирева на самом деле – комикс с супергероем: офицер в скупом исполнении Олега Василькова не чувствует боли, может крепко сжать в руке опасную бритву так, что закапает кровь, а может – вареную рыбу из кастрюли с супом, с которой бросится на оборзевшего мента (и мент испугается, отступит). Мизгирев четко расставляет приоритеты: зло в нашем мире – мелкие власти предержащие, охранники и носители погон, слабое добро – угнетаемые ими, а супермен – тот, кто проникся равнодушием к первым и ко вторым.

Это убийственное равнодушие, по Мизгиреву, и есть главная проблема российского общества, где прохожие смотрят сквозь тебя и шагают через тебя. Равнодушие позволяет выжить, но не жить – нулевые ставят между «жить» и «выжить» знак «равно», однако автор заставляет их вступить в противоречие друг с другом. Иногда, чтобы жить, лучше умереть – наглядно демонстрирует он; и невинная душа, которой сломали грудную клетку и ударили в сердце электрошокером, в следующем эпизоде поднимается, смеясь.

Ни одной по-настоящему жесткой сцены с кровью и резней в «Конвое» нет, все недосказанно и символично; самое страшное либо не происходит вовсе, либо творится за кадром. Жуть дышит в спину беглому срочнику, который, улыбаясь, улепетывает от зла. Сказочность происходящего подчеркнута и удивительным, фирменным мизгиревским языком, равно реалистичным и условным: одна и та же фраза кольцуется, многократно воспроизводясь в самых разных ситуациях. «Я извиняться не буду», – упорно твердит при любых обстоятельствах конвоир Игнат. Дезертир бесконечно рассказывает один и тот же анекдот, который начинает звучать как заклинание, защита. И красный клоунский нос, который он при этом достает из кармана, становится ритуальной маской, надев которую, можно отпугнуть злые силы.

Мизгирев доказывает удивительное: о такой вещи, как уставные и неуставные отношения, можно написать пусть страшную, но сказку. Вместе с коллегами Василием Сигаревым и Алексеем Федорченко, молодыми российскими режиссерами, опоэтизировавшими реальность подмосковных электричек и торговых центров, он говорит: все вокруг – магия. Главное – честно сказать себе, что ты живешь именно в этом зыбком и пугающем мире. А дальше – просто посмотреть реальности в глаза.