Хаос правит

Однажды мне случилось видеть, как Богомолов разбирает спектакль. Это было тяжелое зрелище - редкий режиссер на встрече с составом говорит о погоде и ценах на нефть. После «Карамазовых» стало понятно - все не зря: этот резкий, лукавый, бескомпромиссный манипулятор может делать с актерами все, что угодно. В «Лире» он требовал ноль-позиции - ситуации, когда исполнитель роли, не вживаясь в нее, максимально естественно существует на сцене. В «Идеальном муже» - саркастического наигрыша. В массово-затейной «Женитьбе Фигаро» в «Табакерке» - чтоб все были, как Сергей Безруков.

В «Карамазовых» все сошлось: артисты здесь меняют регистр по щелчку, смена техник происходит на уровне воздушной акробатики - повращался на брусьях, оторвался, полетел. Приземлился. Лучший пример - Игорь Миркурбанов. В «Идеальном муже» в роли шансонье он весь спектакль играл в единственной баритонально-нарочитой манере. А в «Карамазовых» ближе к финалу меняет тональность так, что зал ахает. Его Карамазов-старший, после гибели явившийся Ивану в виде Черта, перестает экзальтированно восклицать и начинает спокойно констатировать - отчего кода выходит особенно жуткой: Черт выглядит единственным уверенным в себе. Как принято говорить в менеджерской России, адекватным персонажем. Правда - именно за ним, в манере караоке поющим «Я люблю тебя, жизнь» перед тем, как адское варьете скажет зрителям не «прощай», но «до свиданья».

Противоположные интонации существуют в спектакле наравне, дополняя и оттеняя друг друга. Сладкому телепроповеднику Зосиме (он же Смердяков - главный инфернальный злодей отечественного кинематографа Виктор Вержбицкий играет обе роли, особо и не разделяя их) внимает роботоподобный Алеша в исполнении Розы Хайруллиной. Страстный страдалец Митя, в которого Филипп Янковский вживается по Станиславскому, подвергается мультипликационному насилию со стороны гротескного полицейского в исполнении Максима Матвеева, переодетого в Малькольма Макдауэлла из «Заводного апельсина». Новые актерские высоты берет Александра Ребенок, обещавшая что-то подобное в паре сцен сериала «Школа», но раскрывшаяся как самоотверженный трагикомик только сейчас. Алексей Кравченко героически держит крупный план.

Чтобы облегчить зрителям восприятие многословных монологов Достоевского, Богомолов задействовал в постановке огромные стадионные экраны, подобные тем, что используют на рок-концертах. И публика, не отрываясь, по пятнадцать минут вслушивается в хрестоматийную речь о слезинке ребенка, в свете последних российских законодательных инициатив обретающей новые жуткие смыслы.

В этот раз Богомолов идет почти что строго по тексту, предлагая удивительно логичную для нового тысячелетия трактовку Достоевского. Которая, возможно, не понравилась бы самому писателю, но парадоксальным образом подтверждает точность его наблюдений за жизнью. Век назад роман «Братья Карамазовы» вроде бы утверждал торжество религиозного сознания, полвека назад - грустную победу рацио. Сегодня он констатирует кризис сразу нескольких мировоззренческих концепций: разом гикнулись рационализм, воплощаемый братом Иваном, идеализм, за который ответственен Алеша, правда эмоции, утверждаемая Митей, и даже живучее право сильного, исповедуемое агрессивным Федором Павловичем. Спасительной надстройки над хаосом нет, абсолюта не существует, настают последние времена - вот какими думами заняты зрители, расходящиеся в снежную ночь после хитового пятичасового спектакля со звездами.