Национальную систему рейтингования университетов должны создавать независимые эксперты, а не ректорский корпус

Информационная открытость медленно, но верно делает свое дело: она доводит до сведения все более широкой публики оценку тех или иных сторон России независимыми мониторингами. Пришло время узнать места наших университетов в мировых рейтингах. Места эти огорчительные. Однако проблема таких рейтингов не настолько однозначна, как может показаться на первый взгляд.

В мировых рейтингах первую десятку прочно оккупируют американские университеты и «Оксбридж» (английские Оксфорд и Кембридж). Наших университетов здесь и близко нет. Но причины этого различны для различных российских университетов. Если фонд развития Гарварда (эндаумент, который не надо путать с текущим бюджетом) составляет около $30 млрд, то ясно, что этот исследовательский университет имеет уникальные возможности быть именно первым (ведь его фонд развития намного больше всех затрат на все российские вузы, вместе взятые).

В первые 50 университетов мира входят вузы, бюджеты которых просто несопоставимы (кратно больше) с любыми нашими университетами, включая МГУ. Следовательно, это сигнал прежде всего нашим властям, которые почему-то считают, что 30 000 руб. в месяц – это то, что устроит начинающего ученого. Эта сумма может быть аспирантской стипендией, если к ней приложить социальный пакет. Может наш университет платить такую стипендию? Нет (это «нет» № 1).

Теперь возьмем не самую «железоемкую» отрасль науки – психологию. Факультетов психологии у нас около 350. Есть Институт психологии РАН. Но лишь Московский городской (т. е. не федеральный, а муниципальный) психолого-педагогический университет на выигранный президентский грант приобрел себе магнитный энцефалограф – единственный на всю страну. А можем мы приобрести еще несколько (скажем, 10) таких приборов для других университетов? Если бы и могли, то эти университеты не знали бы, что с ними делать. Почему? Не было ни навыка работы с такими приборами, ни особого желания такой навык приобрести. Российские (постсоветские) университеты заточены на образовательную услугу, а не на исследования.

Нормативные 700–800 часов педагогической нагрузки в год – это (если добросовестно к ней относиться) полный рабочий день в течение года. То есть на исследования наш университетский ученый должен найти время в своем досуге, как он и делал это в советские времена. Но так как любому здравомыслящему человеку понятно, что делать это всерьез, с полной отдачей (как «там») нельзя, то понятна и малая результативность таких исследований. Может сегодня ректор МГУ или национального исследовательского университета назначить своим ученым годовую педагогическую нагрузку в 80–100 часов? Нескольким (за счет остальных) может. А всем – нет (это «нет» № 2). Так что наш ученый остается по факту не ученым, а педагогом. А тогда как он будет производить те самые научные статьи в ведущих научных журналах, ссылки на которые дают университетам значительную часть очков в международных рейтингах? При 100 часах педагогической нагрузки с профессора можно строго спросить о научных статьях, а при 700–800 часах это эксплуатация.

Цитирование, которое столь ценится в международных рейтингах, практически охватывает англоязычные тексты. Мы доказываем авторам рейтингов, что российские журналы существуют на русском языке и поэтому «нас не цитируют». Это верно, но лишь отчасти. Во-первых, многие наши журналы, в которых по-прежнему содержатся подлинные приращения нового знания, за рубежом просто переводятся (от корки до корки) на английский язык. А если не переводятся, значит, нет этих приращений (у журналов тоже ведь есть рейтинги). Другое дело, что мы такие сигналы воспринимаем болезненно и агрессивно, а выводов верных не делаем. В Швеции или Голландии, в Испании или Японии практически все ученые пишут свои статьи, если нужно, на английском языке. А у нас? Нет (это «нет» № 3, причем «нет», цена которого огромна). Поговорим об этом подробнее.

В своем обращении «Россия, вперед!» президент верно отметил такое наше традиционное свойство, как отсталость. Насколько все же оно традиционно? Неожиданным для многих будет ответ: мы отставали всегда, все 1000 лет со времен Киевской Руси. Хотя это не очень легко объяснить, но попытаюсь. В середине первого тысячелетия новой эры величайшая римско-греческая цивилизация была уничтожена. Но, к счастью, в это же время Европа приняла христианство. Вот тогда в храмах и монастырях появились священные книги, привезенные с Востока. Везде и всюду (и это очень важно) они появились на одном и том же языке – на латыни. И богослужения тоже шли на латыни.

Позже в некоторых храмах и монастырях появились первые университеты. Их ректоры почти всегда были и настоятелями храмов. Сначала в них процветало богословие, потом философия, потом естественная философия, потом этика, а потом политэкономия, социология, политология и т. д. Но все это (и везде) существовало на латыни – во всей Европе. То есть сложилось единое сословие, говорившее и творившее на одном языке. Это позволяло легко обмениваться результатами исследований, ведь наука создается настолько же в ходе исследований, насколько и в общении.

Нам же христианство досталось не только на 5–6 веков позже, но еще и на одном из южнославянских наречий, известном у нас как церковнославянский язык (отличается от древнерусского). В итоге вплоть до XVIII в. мы варились в своем соку. И только в XVIII в. у нас появились первые университеты, а заодно и латынь, общение на которой прекратилось лишь в начале XIX в., когда наша элита заговорила на основных европейских языках. Отсутствие научной коммуникации и очень слабая (почти отсутствовавшая) своя наука – вот причина нашей традиционной отсталости. В XIX в. мы бросились догонять Европу и многое успели. Однако сегодня нужно помнить, что тогдашними законами каждый российский университет обязывали (и выделяли средства) несколько лучших выпускников каждого факультета отправлять на два года на стажировку в германские университеты.

Теперь вернемся к языку, но не к латыни, а к английскому. Английский сегодня в науке – это тогдашняя латынь. Кто его не знает, тот отрезан от современной науки, тот не может реально быть ученым. В советские времена отделы переводов были едва ли не во всех КБ. Сегодня их нет. И это вновь сигнал нашим властям: учить надо детей английскому языку в школе – всех учить, со 2-го класса и помногу, чтобы все (а не желающие, коих набирается едва 20%) сдавали ЕГЭ по английскому языку. Немая страна не может иметь инновационную экономику.

Теперь снова о наших университетах и рейтингах. У нас почти нет исследований в вузах, а то, что есть, несопоставимо с американскими (или английскими, теперь уже и с китайскими) университетами. Это главный сигнал властям. Выделение из сотен вузов нескольких национальных исследовательских университетов (НИУ) – верный шаг. Но у них должны быть сопоставимые с западными университетами (пусть не с Гарвардом) бюджеты и эндаументы, чтобы можно было не раз в 20 лет обновить серверы и компьютеры, а закупить все электронные базы данных, лаборатории, отправлять на двухлетние стажировки лучших выпускников и т. д. Но с последними нужно заключать контракты: в XIX в. их обязывали потом 10 лет отработать в своих университетах.

Есть ли все это сейчас хотя бы у НИУ? Нет (это «нет» № 4, причем решающее). Хотелось бы обратить внимание на один настораживающий исторический факт. Весь XIX век и до середины XX в. ведущей мировой научной державой была Германия. В 1945 г. это ее свойство исчезло. И уже не восстановилось никогда! Этот факт должен нас насторожить и заставить сделать куда более серьезные выводы, чем мы делали до сих пор. Тогда можно начать наш путь в международные рейтинги. А сегодня мы только и можем, что доказывать, что нас неправильно «посчитали». Да правильно нас считают, как всех остальных! Не надо помогать мнению о том, что у нас и так все хорошо (якобы). В том-то и дело, что не хорошо. И столько студентов нам не нужно (оставили уже промышленность без синих воротничков). И столько вузов нам не нужно. И большинство филиалов нужно санировать. Прорва денег идет на имитацию высшего образования. Надо научиться быть хозяевами в нашем университетском хозяйстве. А государству – куда более серьезным инвестором в университетскую науку.

Но пока нужно создать свою национальную систему рейтингования наших университетов, учитывающую критерии развития науки и коммерциализации ее результатов и качество образования. Так, чтобы все видели «кто есть кто», а не жили с наивным доверием к старым брендам. Но создавать такую систему должны независимые эксперты, а не ректорский корпус.