Владимир Мау: Структурные сдвиги и перспективы глобального кризиса

К настоящему времени глобальный кризис вступил в решающую стадию, когда начали определяться контуры будущей социально-экономической системы – того нового состояния глобальной сбалансированности, которая должна будет установиться в результате структурных сдвигов, начатых в 2008 г. На наших глазах формируется новая модель экономического роста.

Это вообще особенность глобальных структурных кризисов: таковы же были последствия кризисов 1930-х и 1970-х гг. Новая модель предполагает появление новой технологической базы общества и соответствующей ей модели регулирования социально-экономических процессов, преодоление макроэкономических дисбалансов и выход на новую траекторию роста, появление новой конфигурации резервных валют. Кризисный период характеризуется экономической и политической неустойчивостью, которая охватывает достаточно продолжительный период, – можно говорить о турбулентном десятилетии.

Уже сейчас прослеживается формирование контуров новых технологических и социально-экономических реалий. Их развитие и укрепление может свидетельствовать о прохождении точки перелома, т. е. о начале выхода из кризиса. Выдвигая эту гипотезу, необходимо особо подчеркнуть, что структурный кризис в отличие от циклического не тождествен рецессии, т. е. его начало не совпадает с началом рецессии, а его завершение – с возвратом на траекторию роста.

Технологические вызовы

Налицо появление новых технологий, которые существенно повышают производительность труда и удешевляют производство. Происходит снижение доли затрат труда по производству новых изделий в сравнении с затратами на их разработку. Технологическое развитие в постиндустриальном мире идет в направлении усиления индивидуализации производства, все большей ориентации его на определенного потребителя, причем сказанное касается как производства товаров, так и предоставления услуг. Наконец, возрастающая сложность современных продуктов нередко делает желательным физическое сближение размещения разработчика и производителя (отсюда, по-видимому, проистекают экономические и технологические успехи Калифорнии), что может изменить тенденцию ХХ в. на перевод массового производства в страны с дешевым трудом.

Среди технологических достижений последнего времени следует выделить новые способы добычи газа, которые в перспективе могут привести к коренному изменению системы мирового энергоснабжения, что будет иметь не только существенные экономические, но и политические последствия. Конкуренция за топливно-сырьевые ресурсы не ослабеет, но коренным образом поменяет вектор. Результатом станет переосмысление ставшего в последнее время популярным понятия «энергетическая сверхдержава».

Взятые в совокупности, названные факторы будут способствовать новому перераспределению производительных сил, когда вынесенное ранее на периферию офшорное производство в своих высокотехнологических сегментах начнет возвращаться в развитые страны. Эта тенденция будет подкрепляться удорожанием труда в развивающихся странах, особенно в тех из них, которые успешно вели на протяжении последних двух десятилетий борьбу с высокой рождаемостью: роль затрат на труд в новых секторах будет относительно небольшой, а индивидуализация производства, ориентация на конкретного потребителя, потребует непосредственного участия последнего в «приемке» выпускаемой продукции.

Разумеется, это не означает свертывания производства в «новых индустриальных странах». Они тоже представляют собой важные рынки сбыта для производимой продукции, в том числе и высокотехнологической. Однако из сказанного следует несколько важных выводов для посткризисной модели развития.

Во-первых, неизбежно обострение конкуренции за инвестиции и за размещение производства не только между развивающимися странами, но теперь уже между ними и странами развитыми.

Во-вторых, развивающиеся страны должны создавать не только условия, благоприятные для производства (дешевый труд и сносные институты), но и стимулировать внутренний спрос. Внутренний (или региональный) спрос будет все более значимым фактором при принятии инвестиционных решений, особенно глобальными корпорациями. Это будет существенным изменением принятой за последние 30 лет модели успешной экономической политики как политики, стимулирующей экспорт (от Германии до Китая).

В-третьих, идея новой индустриализации развитых стран выглядит довольно убедительной. На это обращали внимание ряд политиков и экономистов США еще в начале кризиса, об этом же периодически говорит и российское руководство. Однако речь должна идти не о воссоздании традиционных промышленных секторов, а о появлении принципиально новых, в которых интеллектуальная деятельность и собственно производство тесно переплетаются и размещение которых по миру (в зависимости от затрат на ресурсы) оказывается неэффективным. И тем более идея «нового индустриализма» несовместима с противопоставлением промышленного и финансового секторов, что становится очень популярным среди левых политиков развитых стран. (Напомним, что в ходе своей предвыборной кампании Франсуа Олланд объявил «войну против мира финансов».)

Из предыдущего пункта вытекает четвертый вывод: окончательный уход в прошлое разделения отраслей на прогрессивные и отсталые. В современном мире любая отрасль может быть как высокотехнологичной, так и старомодной. Отраслевая структура экономики сама по себе не является показателем отсталости или прогрессивности технологической базы данной страны. Это же касается соотношения производства товаров и услуг, поскольку вторые являются все чаще продолжением первых и различие между ними стирается. (Например, «Роллс-Ройс» фактически продает теперь не двигатель, а время, в течение которого двигатель обеспечивает полет самолета.)

В-пятых, правительства должны стимулировать структурную модернизацию и высокотехнологичные рабочие места, а не рост производства и поддержание занятости любой ценой. Это требует серьезной смены парадигмы экономической политики. Правительства всех стран – и развитых, и развивающихся – предпочитают поддерживать существующие предприятия, а не рискованных новичков. Более того, даже желая сделать ставку на технологические приоритеты, правительства всегда смотрят назад, на сложившиеся технологические тренды, что резко повышает вероятность ошибки при формировании бюджетных приоритетов. Обычной практикой является финансовая помощь крупным фирмам и негативное восприятие попыток их руководителей увольнять сотрудников в процессе модернизации производства.

Институциональные и структурные реформы

Последние год-два демонстрируют начало серьезных преобразований в организации социально-экономических процессов ведущих стран мира – как развитых, так и развивающихся. Структурные сдвиги сочетаются с постепенным формированием новой модели регулирования.

В самом начале кризиса широкое распространение получила левая критика экономического либерализма предыдущих 20 лет, следствием чего стали призывы к активизации роли государства для прямого регулирования экономической жизни. Впрочем, буквально за несколько месяцев ситуация изменилась: зазвучали предостережения против «примитивного кейнсианства», предложения о необходимости выработать новую модель регулирования, адекватную глобальным экономическим процессам и современным технологическим вызовам. Сейчас отчетливо прослеживается два процесса формирования новой модели регулирования.

С одной стороны, усиление наднациональных институтов в рамках региональной интеграции. Естественно, что наиболее активно эти вопросы разрабатываются в рамках еврозоны, поскольку наличие единой валюты делает жизненно важным координацию регулирования финансовых институтов и фискальных систем. В этой же связи следует рассматривать и усиление интеграционных процессов на части постсоветского пространства – формирование Таможенного союза и «Евразэс», хотя здесь потребность в интеграции вызвана преимуществами наличия большого рынка, т. е. задачами, которые Европа решала несколько десятилетий назад.

С другой стороны, все более актуальными становятся вопросы формирования системы глобального регулирования, адекватной уровню глобализации современных финансовых рынков. Эта тема является ключевой в повестке дня «большой двадцатки», в том числе в период российского председательствования в ней в 2013 г. Правда, пока налицо только сам факт осознания этой проблемы при отсутствии сколько-нибудь общепризнанных подходов к ее решению.

В еврозоне начались институциональные и структурные реформы, направленные на преодоление кризиса. Это касается как самого объединения, так и отдельных стран, в наибольшей мере страдающих от кризиса. Существенно активизировалась роль Европейского центробанка, который приближается к тому, чтобы стать полноценным lender of last resort. Налицо продвижение в направлении единого финансового регулирования и координации бюджетной политики. Усиливающееся дистанцирование Великобритании от интеграционных процессов еврозоны также является положительным фактором для реформирования в ЕС, поскольку единство еврозоны важнее размеров общего рынка. Разумеется, еще предстоит пройти значительное расстояние, но движение по европейской консолидации способствует институциональной модернизации одной из крупнейших экономик мира.

Позитивные сдвиги заметны и в США. Развитой частный сектор и ограниченная роль государства создают условия для ускоренной адаптации экономики к новым реалиям. Здесь извлекают уроки из опыта прошлого, что способствует формированию новой модели роста. Предкризисная модель опиралась на потребительский спрос и спрос на жилье, финансируемые за счет иностранных сбережений, поступающих в недокапитализированные американские банки. Преодоление таких дисбалансов требует немалого времени. Но уже за последние три года ситуация стала улучшаться: стоимость домов снизилась, а банки под давлением регуляторов пошли на решительное оздоровление своих балансов путем списания долгов и рекапитализации.

Начал расти экспорт, что позволило снизить торговый дефицит, причем Китай становится третьим по значению (после Канады и Мексики) рынком реализации американских товаров, экспорт на который с начала кризиса вырос в 1,5 раза, и это несмотря на заниженный курс китайской валюты. Также в 1,5 раза вырос экспорт в страны Латинской Америки и на 20% в страны ОЭСР. Меняется и характер американского экспорта – помимо товаров, ставших уже традиционными (самолеты и программное обеспечение), существенно растет объем высокотехнологичных услуг (архитектурных, инжиниринговых, финансовых) и разного рода продуктов IT, 3D-printing.

Наконец, позитивную роль сыграли высокие цены на энергоресурсы, стимулировав внедрение ресурсосберегающих технологий и развитие новых способов производства топлива. В результате в 2012 г. чистый импорт нефти в США стал самым низким с середины 1990-х гг., а по газу страна становится чистым экспортером, причем доля сланцевого газа в газодобыче США увеличилась между 2000 и 2012 гг. с 1 до 35%. Важно, что практическое использование новых технологий газодобычи (гидроразрыв и горизонтальное бурение) становятся результатом частнопредпринимательской деятельности, а не усилий государства, которое инвестировало только в исследования.

Особенностью структурных сдвигов является отставание восстановления рынка труда от экономического роста. Рост производительности ведет к привлечению более квалифицированного, более дорогого труда, но в меньшем объеме. Именно поэтому модернизация нередко сопровождается более медленным ростом занятости по сравнению с ростом экономики. В этом и состоит модернизация, и именно поэтому модернизация, особенно на ее начальных этапах, сопровождается повышением безработицы и, вероятно, ростом неравенства. Это создает риски в государствах с сильными социалистическими (или уравнительными) традициями к противодействию негативным краткосрочным социальным последствиям, что, несомненно, будет отрицательно влиять на перспективы технологической и институциональной модернизации.

Модернизация социального государства

Еще одной крупной проблемой нынешнего кризиса является необходимость коренного преобразования отраслей, связанных с развитием человеческого капитала. Иными словами, на повестке дня стоит формирование новой модели социального государства (welfare state).

Кризис индустриального социального государства является одной из фундаментальных причин современного глобального кризиса. Дисбалансы развитых стран стали результатом неуклонного роста бюджетов развитых стран, направленного на перераспределение ресурсов в пользу отдельных категорий населения. Причем если в начале своей истории (на рубеже XIX–XX вв.) масштабы перераспределения были невелики и распространялись на небольшие по численности группы населения, то к началу XXI в. ситуация качественно изменилась. Теперь подавляющая часть населения охвачена системами образования, здравоохранения и пенсионирования, причем в значительной мере их функционирование основывается на перераспределении ресурсов через государственные бюджеты. А особенности демографического поведения многих развитых стран сегодня таковы, что доля тех, кто предоставляет ресурсы для перераспределения, сокращается, доля же реципиентов растет.

Анализируя географию распространения кризиса, нетрудно заметить, что ситуация тяжелее всего в тех странах, где нагрузка социального государства особенно высока (в Европе), а среди них особенно страдают те, где высокие социальные обязательства накладываются на более низкую производительность труда (Южная Европа). Кризис относительно слабее в США и на постсоветском пространстве, где социальное государство менее развито. И наконец, кризис менее всего ударил по новым индустриальным странам (здесь речь идет не о рецессии, а о некотором замедлении темпов роста), которые не успели создать социальные секторы, соответствующие стандартам индустриального общества.

Глобальный кризис поставил под сомнение не только перераспределительную модель социального государства. Неустойчивость финансовых рынков создают серьезные кратко- и среднесрочные проблемы для частных сбережений, основанных на инвестициях в ценные бумаги: сейчас трудно найти финансовые инструменты, которые обеспечивали бы одновременно надежность, ликвидность и доходность сбережений. Падение доходности от ценных бумаг ставит вопрос о ненадежности существующих форм социального страхования, о необходимости существенного пересмотра страховой модели социального государства, поиска новых инструментов его функционирования.

Таким образом, формирование современного социального государства является актуальной проблемой для всех наиболее развитых стран современного мира. Поэтому, кстати, ее решение в минимальной мере может учитывать существующий в мире опыт – эффективных систем, соответствующих современным вызовам, просто не существует. Более того, страна, которая сможет сформировать современную эффективную модель развития человеческого капитала, получит мощное преимущество в постиндустриальном мире.

Постиндустриальное социальное государство будет существенным образом отличаться от традиционного индустриального, и именно в настоящее время происходит поиск его основополагающих принципов. Уже сейчас можно выделить ряд его характерных черт, к которым относятся:

– непрерывный и пожизненный характер, когда люди учатся и лечатся на протяжении всей жизни;

– индивидуализация, т. е. возможность человека определять собственные образовательные цели, а также траектории и механизмы поддержания здоровья, выбирая из множества предлагаемых образовательных и медицинских услуг. А применительно к пенсионной системе это будет означать существенную диверсификацию форм поддержки старших возрастов;

– глобализация предоставления услуг и международная конкуренция за клиентов, когда образовательные и лечебные учреждения конкурируют не с соседними школами и больницами и даже не с соответствующими заведениями в своей стране, но во всем мире;

– приватизация социальных услуг при возрастании роли частных расходов на развитие человеческого капитала – частные платежи или соплатежи являются не только естественным, но и прямо неизбежным следствием технологической модернизации секторов и роста благосостояния населения;

– появление новых технологий, радикально изменяющих характер оказываемых этими секторами услуг.

Особый интерес с этой точки зрения представляют перспективы развития быстро растущих стран Азии. Они только сейчас подходят к тому уровню экономического развития, на котором в западных странах и в России в ХХ столетии начинало бурно расти социальное государство, основанное на перераспределении. Ключевым вопросом является, пойдут ли они также по этому пути или, опираясь на накопленный опыт, попробуют сформировать новую модель, основанную уже на новых принципах. Интересный опыт предлагает Сингапур, который не повторил западную модель. Однако применительно к нему всегда остается аргумент об ограниченности модели, функционирующей в стране с населением в 5 млн человек.

Макроэкономические проблемы

Современный глобальный кризис в макроэкономическом отношении существенно отличается от двух предыдущих. Для 1930-х гг. основными проблемами были дефляция, рецессия и массовая безработица, а ключевым понятием 1970-х гг. была стагфляция, т. е. сочетание высоких темпов инфляции, высокой безработицы и низкого (или нулевого) роста. В настоящее время главной проблемой является долговая нагрузка, ограничивающая возможности бюджетного маневрирования развитых стран, а также выявившаяся неэффективность использования курсовой политики для стимулирования экономического роста. Причем последнее оказалось проблемой не только для еврозоны, участники которой просто лишены этого инструмента, но и для большинства других стран, попытки которых манипулировать валютным курсом не давали сколько-нибудь значимого эффекта (в ограниченном масштабе это удавалось, пожалуй, только Швейцарии и Китаю).

В минувшем году были отчетливо сформулированы основные вопросы макроэкономической политики, ответы на которые должны будут привести к завершению современного кризиса. Правда, сформулированы пока только вопросы, а не ответы на них. По-видимому, поиск ответов будет находиться в центре внимания экономистов и политиков в предстоящие месяцы и, возможно, годы.

Прежде всего, необходимо понять средне- и долгосрочные перспективы политики денежных смягчений, беспрецедентных в экономической истории. Это действительно радикально новая ситуация, еще требующая своего теоретического осмысления. Но серьезное осмысление будет возможно только на основе практического опыта предстоящих лет. Этот опыт принесет серьезные испытания для денежных властей ведущих стран с точки зрения их способности не допустить инфляционного скачка.