Шоферы, портье и доярки. Как разоренные русские аристократы зарабатывали на жизнь в эмиграции

Историк Хелен Раппапорт написала книгу о трагической русской эмиграции устами ее очевидцев. На рубеже веков Париж был излюбленным местом отдыха русских аристократов, тративших в местных ресторанах и кабаре баснословные суммы. А после революции 1917 года город стал убежищем для десятков тысяч русских – и одновременно проклятием, где они страдали от нищеты и тоски по России. Потомственные князья и прославленные генералы становились таксистами, рабочими на заводах Ситроена и Рено, а то и вовсе дворниками и мойщиками посуды. А их жены – моделями и швеями. С разрешения издательства «Ведомости. Город» публикует отрывок о том, как эмигранты из России пытались освоиться на рынке труда.

В апреле 1922 г. турист, прикативший в Париж на забрызганной грязью машине, на которой три дня добирался с Ривьеры, въехал в большой гараж на проспекте Терн. Время перевалило за полночь, и в гараже был только один служащий, «седовласый мужчина с гордой осанкой и патриархальными усами, в комбинезоне и со шлангом в руках». «Машину надо вымыть и вычистить, чтобы была готова к завтрашнему утру, — сказал турист, писатель, печатавшийся в журналах и уже имевший некоторую славу. — Вот». Он протянул мужчине десятифранковую банкноту.

Старик взял деньги, и тут в голове у американца промелькнуло смутное воспоминание. «Простите, а я не мог видеть вас раньше?» — спросил он. Мужчина улыбнулся: «Могли. Вы были у меня в гостях в Смоленске в 1915 г.». Оказалось, что благообразный мойщик машин — бывший дивизионный генерал Краснилов, одержавший крупную победу на Пинских болотах во время наступления России на Галицию в Первой мировой войне, — успех, после которого «его обожала вся страна». Вскоре после этой встречи старому генералу удалось найти работу повыгоднее, где платили на несколько франков больше за неделю: теперь он открывал двери лимузинов, доставлявших богатых американцев «к популярному ювелиру на Рю-де-ля-Пэ» (возможно, к Картье?), однако это было лучшее, на что он мог рассчитывать в новой стране.

Другие старые военные устроились в Париже немногим лучше. Фредерик Л. Коллинз нашел адмирала Посохова — «с массивной головой и аристократическими чертами, в духе Микеланджело» — в дешевых меблированных комнатах, расположенных в «вонючем переулке, за длинным переходом, мощеным двориком и тремя темными лестничными пролетами». В былые дни адмирал Сергей Посохов был главнокомандующим императорского военно-морского флота на Белом море, в порту Архангельск, а в Петрограде владел четырьмя собственными «роллс-ройсами». Теперь ему было семьдесят шесть лет, из-за возраста ему отказали в устройстве шофером, более предпочтительной для него професии, и он отмерял шерстяные материи для мужских пальто и костюмов. Однако у него осталось серебро, отданное на хранение британскому консулу в Архангельске, и «когда я не зарабатываю, то продаю что-нибудь оттуда». Все еще бодрый духом, старый адмирал «описывал картину изгнания глазами русского». Посохов рассказал о старом приятеле, «генерале Вадинове», который обивает стулья в маленькой мастерской близ Лионского вокзала, но, как Посохов заверил Коллинза, они с женой неплохо справляются и уже «позабыли роскошь своего прежнего дома в Севастополе».

Великая княгиня Мария Павловна вспоминала целую компанию бывших казаков — около восьмидесяти человек из одного полка, работавших носильщиками и грузчиками на Восточном вокзале. Офицеры, тоже оказавшиеся среди них, отказывались от предложений лучшей работы, чтобы «не разрывать дружеских уз». Они хранили полковую верность даже в изгнании: жили вместе в деревянных бараках на задворках вокзала, стены которых украсили фотографиями, оружием, мундирами и флагом их подразделения, вывезенным ими из России при эвакуации. Пожалуй, самым трагическим примером бывшего офицерства, оказавшегося внизу рабочей пирамиды, являлись белогвардейские дворники в Каннах, славившиеся «своим элегантным и подтянутым видом в военной форме». Многие бывшие казаки разводили кур в пригородах этого роскошного курорта.

К 1926 г. в Париже собралось около 35 тысяч русских эмигрантов; к 1930-му их число увеличилось до 43 тысяч — хотя некоторые источники утверждают, что их было не менее 50 тысяч. Из них лишь немногим врачам, дантистам, адвокатам, университетским профессорам удалось найти работу по профессии в Париже из-за особенностей французского законодательства и требований к национальной принадлежности. 

Некоторые обходили правила, работая внутри русской эмигрантской колонии, — как, например, бывший посол России в Париже Василий Маклаков, глава Русского эмигрантского комитета, оказывавшего эмигрантам юридические услуги. Часть русских сумела сдать соответствующие французские экзамены и даже претендовать на французское гражданство, чтобы работать по профессии. Однако неизбежно в первые годы эмиграции огромная масса бесценных талантов и способностей русских не находила себе выхода; эмигранты в целом находились «на дне мирового рынка, и без того погруженного в послевоенную экономическую депрессию». В северо-восточной части Франции их охотно принимали и привлекали к восстановлению регионов, пострадавших в результате Первой мировой войны, но в Париже в них зачастую видели нежеланных соперников, конкурентов на рынке труда. Чтобы не провоцировать недовольства, эмигрантам советовали не высовываться и держаться своих. Хотя несколько популярных французских журналистов — Жан Деляж, Шарль Ледре и Андре Боклер — поддерживали эмигрантов в борьбе за выживание и в поисках работы, публикуя о них сочувственные статьи во французской прессе, британские и американские газеты больше интересовались историями об опустившейся и обедневшей аристократии.

В первую очередь те русские, у которых не имелось в городе друзей или связей, которые не говорили по-французски и искали работу либо возможность переучиться на какую-нибудь полезную профессию, обращались в благотворительный комитет, известный как Земгор, расположенный на Рю-дю-Дом. Земгор — сокращение от комитета всероссийских Земского и Городского союзов — был основан в России в 1915 г. и восстановлен в Париже в 1921-м князем Георгием Львовым, бывшим премьер-министром, для помощи русским эмигрантам. В этот же период Лига Наций назначила норвежского исследователя Арктики Фритьофа Нансена комиссаром по делам беженцев, которому вменялось в обязанность содействовать эмигрантам, как русским, так и других национальностей, в поисках нового места для жизни и работы. Так в 1922 г. появились «нансеновский паспорт» и официальное определение русских во Франции как апатридов — людей без родины. Новый паспорт стал официальным удостоверением личности для тех, кто лишился паспортов, виз или других документов во время бегства из России, но одновременно отнял у них восприятие себя в первую очередь как русских.

Другим важным источником помощи был русский Красный Крест — под патронажем аристократов, в частности великой княгини Марии Павловны, — также учредивший отделение в Париже. Положение эмигрантов стало еще более угрожающим в 1921 г., когда новое советское правительство издало декрет о лишении русских антикоммунистов, проживающих за границей, гражданства; многие русские в Париже боялись, что признание Францией советской власти приведет к их депортации. И хотя Земгор помог найти работу тысячам новоприбывших, простая экономическая необходимость заставляла остальных эмигрантов — в первую очередь бывшее дворянство — поддаваться «резкой пролетаризации» и соглашаться на ту работу, которая была для них доступна. 

Тех, для кого Земгор не смог отыскать работу в Париже, отправляли в сельскохозяйственные регионы, на производство в Нормандию или на гигантские сталелитейные заводы Шнайдер-Крезо на востоке Франции, а также на шахты и фабрики в Деказвиль на юге. Некоторым пришлось уехать даже на Корсику, где катастрофически не хватало рабочих рук. В прессе то и дело появлялись сочувственно-недоуменные статьи с названиями вроде «Как разоренные русские зарабатывают на жизнь» или «Княгиня-доярка» — отсылка к графу Павлу Игнатьеву, заделавшемуся фермером в Гарше, где его жена, бывшая княгиня Мещерская, была вынуждена доить коров. Князь Гудачев тоже держал скот — в Ла-Жиронде; другие русские обучались премудростям скрещивания и разведения свиней. Один граф, чье имя не называлось, «делал деньги на выращивании грибов», а «полковник Скуратов» с женой, как многие другие русские, разбил огород и «выращивал салат и зелень у себя в Сен-Жермене».