Проект «Б»: Размытая Россия

Неизбывность грязи на улицах и дорогах отечества – тема для России почти из разряда вечных. Одни склонны винить в слякоти химический состав среднерусских почв, поддающийся эрозии в большей степени, чем сопредельный грунт. Другим, напротив, более убедительной представляется гипотеза о качестве дорог и отсутствии привычки мыть колеса. Но что бы ни было причиной, грязь и слякоть – часть самого образа России, как известно «немытой».

Американский антрополог Мэри Дуглас указывала, что грязь – явление скорее культурное, а не физическое. Грязь символизирует нарушение некоторых значимых, пусть и невидимых границ. Суп в тарелке – это пища, тот же суп на одежде – грязь. Грязь – как результат выхода за границы разрешенного, преступления в смысле «переступления черты» – в большинстве первобытных обществ ассоциировалась с грехом и виной. «Поливать грязью» – обвинять, оскорблять, метить в качестве изгоя.

Австралийский социолог и антрополог Дебора Лаптон развивает идеи Дуглас о чистоте и опасности, отмечая, что в современном мире традиционное понятие вины постепенно замещается представлениями о риске. Светское сознание сводит вину к юридическим категориям, для обозначения же юридически невиновных, но социально «нечистых» современный язык вводит эвфемизм – риск. Принадлежность к «группе риска» еще не делает преступником, но уже может превратить в изгоя. При этом идея риска как бы наследует ассоциативную связь с опасностью загрязнения, заражения: экологические катаклизмы, эпидемии, коррупция.

Россия заведомо «нарушает» границу – геокультурную границу Европы, оказываясь наполовину в Азии и словно впуская последнюю внутрь себя. Границы условны: «не бояться замараться» в России достоинство, а «чистоплюй» – оскорбление. Западный стереотип: Россия – перманентный источник «загрязнения»: чернобыльское облако, полониевые следы, грязные деньги, грязные технологии. Даже будучи другом и союзником, Россия остается как бы в группе риска.

Возможно, это культурное противоречие лежит в основе постоянно воспроизводящихся внешнеполитических разочарований: и Горбачев, и Ельцин, и Путин начинали с «медового месяца» в отношениях с Западом, а заканчивали угрозой новой холодной войны. Западный чиновник разрабатывает политику, исходя из оценки рисков, вне зависимости от того, кто сидит в Кремле – друг или враг. Наличие риска предполагает необходимость локализации угроз (отсюда ПРО, сохранение военных блоков и т. д.). Российские лидеры склонны видеть в этом проявление русофобии и враждебности.

Россию вряд ли удастся в обозримом будущем избавить от грязи, но можно попытаться сменить контекст. Немецкий социолог Ульрих Бек утверждает, что человечество вступило в эпоху глобального общества рисков. Это мир без границ, в котором риск – ключевой элемент, составная часть цены любого актива, объект экономики, не зло, но возможность. Осмысление роли и ниши России как ответственного экспортера контролируемых рисков – интеллектуальный вызов эпохи.