В Малом зале консерватории стал слышен каждый чих

Торжественное открытие зала еще впереди - оно пройдет 20 февраля и будет посвящено памяти Елены Образцовой. Но уже сейчас знакомое место сияет молодостью и новизной. Его трудно узнать: от академической ветхости не осталось и следа. Главная радость посетителей - удалены ряды подло скрипевших кресел, вместо них стоят не соединенные друг с другом приятные мягкие стулья. На потолке расчистили плафон: задрав голову, теперь можно увидеть аллегорическую сцену художника Николая Егорьева - на ней изображено музицирование, которому внимают великие гипсовые композиторы. Опоздавший посетитель, поднимаясь на балкон, услышит, как в артистической пианистка повторяет трудный пассаж из предстоящего выхода, но в зал, где уже выступают ее коллеги, эти звуки ничуть не доносятся.

Главное отличие нового Малого зала от прежнего - здесь теперь вам не перебежит дорогу студент с кипой нот под мышкой: учебное пространство консерватории отделено от концертного. Входы в Малый зал и учебный корпус ныне не одно и то же, они находятся рядом. Библиотеку отослали в Рахманиновский зал, столовку - в новый корпус на Нижней Кисловке, место последней занял гардероб. О том, что Малый зал приписан к учебному заведению, напоминает лишь высеченный в мраморе перечень золотых медалистов, открывающийся именем Сергея Танеева.

Акустика Малого зала если и претерпела изменения, то к лучшему. Голоса певцов Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, которые, бывает, кажутся слабыми в родном театре, здесь наполняют зал так, что ручку громкости хочется покрутить влево. Солисты театра открывали камерный абонемент, посвященный 150-летию консерватории, в котором ее намерены по очереди поздравить все основные оперные театры Москвы - «Новая опера», «Геликон-опера» и Большой театр. Это не тот случай, когда зритель пойдет на известного певца, - брендом тут является само имя театра, к которому положено испытывать доверие. Из «Стасика» прислали симпатичную сборную артистов - впрочем, состав ее в рассылках и афишах почти наполовину отличался от того, что в итоге вышел на сцену. Что делать, зима не щадит нежных связок: даже концертмейстер Антонина Кадобнова посреди цикла Шумана «Любовь и жизнь женщины» трижды чихнула - и это был не ритуал, а насущная необходимость, пусть солировавшая в этот момент Наталья Петрожицкая и внесла толику ритуала, трижды пожелав партнерше здоровья. Это был один из немногих веселых моментов программы, страдавшей от избытка мрачных произведений - шутка ли выслушать в один вечер «Песни и пляски смерти» Мусоргского и «Песни об умерших детях» Малера, а также заключающую шумановский цикл песню «Ты в первый раз наносишь мне удар», где речь идет отнюдь не о постановке семейного фингала.

Однако камерные выступления оперных певцов - дело полезное и ответственное. Если оперное искусство требует совершенного владения стилем, интонацией и дикцией, то камерное требует этого вдвойне - недаром лишь немногие оперные артисты в мире пользуются признанием и как камерные певцы. Оперную труппу Станиславского представляли опытный бас Роман Улыбин, две молодые примадонны - сопрано Наталья Петрожицкая и меццо Лариса Андреева и герой-любовник - баритон Дмитрий Зуев. В первом отделении пелся русский репертуар: цикл Мусоргского в исполнении Улыбина (ему аккомпанировала Татьяна Лобырева) прозвучал весьма добротно, хотя дикция (на слух с балкона) оставляла желать лучшего. Романсы Чайковского неплохо удались и Петрожицкой (причем именно она спела традиционно мужской романс «День ли царит»), и Зуеву, а дуэтом «Слезы» они тронули аудиторию совместно.

Во втором отделении звучала музыка европейская. И если малеровский цикл Андреевой было рановато выносить на публику, то шумановский в исполнении Петрожицкой произвел вполне зрелое впечатление: хотя ей тоже пришлось петь по нотам, нацепив очки и приняв облик учительницы из Восточного Берлина, интонационно и по смыслу цикл оказался вполне продуман. Зуев выдал обаятельную кантилену в «Трех песнях Дон Кихота к Дульсинее» Равеля (ау, Хворостовский! вам наступают на пятки). На бис Петрожицкая с лету превратилась в сексапильную диву Бродвея, Зуев стал еще неотразимее - и дуэт из «Порги и Бесс» они спели так, что серьезные композиторы с плафона потеряли всякие сомнения на счет, принимать ли Гершвина в компанию.