Россиянин непременно должен быть историческим оптимистом
Что такое время? – спросили как-то у армянского радио.
– Время – это таинственная субстанция, которая превращает наше светлое будущее в наше проклятое прошлое, – был ответ.
Россиянин непременно должен быть историческим оптимистом. Сложности и парадоксы отечественной истории могли бы завести в тупик безнадежности, если бы за удручающей действительностью не стояла твердая уверенность в том, что наши дети будут жить лучше – и будут счастливы.
У этой надежды существовало и определенное экономическое и историческое обоснование. Дело в том, что Россия, по крайней мере на протяжении последних 300 лет, отставала от более развитых западных стран (прежде всего Франции) примерно на 50 лет, т. е. на два поколения. Этот разрыв то несколько увеличивался, то сокращался, но в общем глубина отставания продолжает колебаться в указанных пределах. На наличие стабильного 50-летнего разрыва первым, наверное, обратил внимание еще в начале XIX столетия Стендаль. В «Красном и черном» можно найти знаменательные (и пророческие) слова: «Русские сознательно копируют французские нравы, только с опозданием лет на пятьдесят». А в конце того же столетия будущий министр финансов России Николай Бунге повторил ту же мысль в письме Александру II: «Россия отстала от всей Западной Европы <...> на полстолетия». Наконец, в современной литературе этот тезис подробно развил и статистически обосновал Егор Гайдар в книге «Долгое время».
Казалось бы, можно успокоиться. Стабильность отставания, конечно, хуже, чем преодоление отрыва от наиболее развитых стран, но гораздо лучше, чем углубление этого разрыва. Ведь известна и модель развития Китая, который 300 лет назад по уровню экономического развития опережал большинство стран мира, потом резко отстал и превратился в полуколонию, а с конца ХХ в. сокращает разрыв. Такого рода историческая нестабильность создает очень большие риски для самого существования страны.
Устойчивое отставание неприятно. Но и не катастрофично. Если посмотреть на Францию 1950-х гг. (когда среднедушевой ВВП был примерно таким же, как в России сейчас) с ее политической нестабильностью, Алжирской войной и нарождающимся авторитаризмом Пятой республики – то перспективы последующих 50 лет выглядят не столь уж удручающе. Конечно, лучше было бы найти способ обеспечить ускоренное развитие и нагнать самые передовые страны, но и устойчивое следование в заданном направлении тоже не лишено смысла. Если оставаться в этой парадигме, то курс на ускоренную модернизацию и инновационное развитие, о котором у нас много говорят в последнее время, является желательным, но не критичным. Современные технологии и институты придут в свое время сами собой.
Однако гарантирована ли нам эта модель запаздывающей модернизации? Казалось бы, 300-летний опыт дает для этого некоторые основания. Но ведь в истории ничто не гарантировано навечно, и новые обстоятельства могут привести к существенной смене характера экономической динамики.
По моему мнению, этот слом традиционной модели экономического развития России происходит на наших глазах, на протяжении жизни моего поколения. И связан он с появлением такого феномена, как дешевые деньги, получаемые от топливно-энергетического сектора.
Да, Россия всегда была страной доминирования сырьевого экспорта. Так было и тогда, когда основным источником валюты был вывоз зерна (до середины прошлого столетия), и тогда, когда Советский Союз перешел к политике «нефть в обмен на продовольствие». (Советским машиностроительным экспортом с этой точки зрения можно пренебречь, поскольку он шел не на конкурентный рынок, а покупался в рамках закрытого рынка СЭВ или за счет целевых кредитов, предоставлявшихся дружеским режимам Африки и Азии.) Однако этот экспорт был результатом производственной деятельности, а колебания экспортных цен на него не были столь значительными, чтобы оторвать экспортные доходы от производительности труда. Вывоз продовольствия был важным элементом внутренней политики, суть которой была откровенно сформулирована преемником Бунге на посту министра финансов Иваном Вышнеградским: «Не доедим, а вывезем» и с большевистской беспощадностью реализована в годы первой пятилетки. Увеличение доходов от экспорта непосредственно связано здесь или с отказом от внутреннего потребления (что имеет свои естественные пределы даже для сталинского режима), или с повышением производительности труда.
Совершенно иначе складывается ситуация с середины 1970-х гг. Наша экономика все более оказывается зависимой от незаработанных ресурсов. Как свидетельствуют известные источники, манна небесная может стать важным инструментом политической и идеологической стабилизации, но это инструмент разового применения. Новейшие исследования доказывают, что «экономика манны небесной» не является стабильной, поскольку дестимулирует производственную деятельность – наличие незаработанных доходов позволяет потреблять, ничего не производя.
Одной из первых в новой истории с этим феноменом столкнулась Испания в XVI в. Мощный поток серебра и золота из открытой в 1492 г. Америки подорвал основы экономики на тот момент самой мощной в военном отношении страны Европы. Вскоре выяснилось, что покупать товары за границей дешевле, чем их производить. Дешевые деньги создали иллюзию мощи и неуязвимости, в результате чего Испания начала воевать в разных концах Европы, тратя на военные и политические авантюры даже больше тех фантастических средств, которые давали американские колонии. В результате расходы росли быстрее доходов (хотя последние увеличивались в разы), за чем последовали дефолты бюджета, а затем и военные поражения. Крах Непобедимой армады был в том числе и следствием денежного дождя, лившегося к тому времени уже более полувека. Словом, за ресурсное изобилие Испания заплатила деградацией политических и экономических институтов, из которой страна не могла выбраться на протяжении почти 400 лет.
Что я хочу всем этим сказать?
Во-первых, что поток денег, не связанных с повышением производительности труда, стратегически крайне опасен, хотя и позволяет решать многие тактические задачи.
Во-вторых, и это главное, с 70-х гг. прошлого столетия в нашей стране сложилась принципиально новая реальность – зависимость от природных ресурсов, доходы от которых оторваны от экономического развития страны и производительности труда. Такого не было на протяжении предыдущих столетий. И здесь-то таится главная, стратегическая угроза.
Эта ресурсная зависимость качественно отличается от сырьевого характера российской экономики прошлого, когда основу экспорта составляли продукты сельского хозяйства. Политические риски современной ресурсной зависимости очень велики, поскольку ее результатом становится деградация основных общественных институтов. Этого не было раньше. Ресурсная зависимость уже привела к краху Советского Союза, который начался именно в тот момент, когда страна стала сверхдержавой и казалось, что ей уже ничто не угрожает.
Какой из всего сказанного следует вывод? Больше нельзя рассчитывать на сохранение модели «50-летнего лага», когда отсутствие модернизационных прорывов могло быть компенсировано пониманием того, что мы и так, хотя и отстаем, движемся поступательно и в правильном направлении. С точки зрения той реальности, в которой находится страна в настоящее время, решительному курсу на модернизацию альтернативой является деградация. Однако нам еще только предстоит выработать стратегию и тактику модернизации в стране, перегруженной дешевыми ресурсами. И это отнюдь не тривиальная задача: ее решение не может быть сведено к выбору приоритетных направлений научно-технического прогресса и концентрации на них материальных и интеллектуальных ресурсов.
В экономической истории ничто не гарантировано – ни отсталость, ни прорывы. Но нужно четкое осознание угроз в качестве первого шага к их нейтрализации.