Почему люди едят мясо – и зачем до сих пор охотятся на китов
«Он был кровянистым, как свежая говядина, но в нем был вкус океана, соли и моря». Жители Аляски едят не только мясо, но и жир, и кожу китовАвтор новой книги «О мясе, кулинарии и убийстве животных», Уайатт Уильямс – американский журналист, писавший о еде больше десятка лет. Однажды он задался вопросом: «Почему мы едим мясо?» Результат его исследования, вышедшего в импринте издательства АСТ «Лед» с обилием физиологических деталей и репортажей с бойни, читать жутковато, но познавательно. «Ведомости. Город» публикует отрывок о том, как исследователь попробовал мясо кита в одном из самых северных городов мира и понял, почему местные жители продолжают убивать этих животных.
Я приземлился в Барроу, штат Аляска. Это была самая северная остановка компании Alaska Airlines. Все это, когда город еще назывался Барроу. Той осенью горожане проголосовали за возвращение названия Уткиагвик.
К моменту прибытия сюда в 1886 году Чарльза Брауэра здесь не было ни одного магазина и ни одной фермы, и не было никого, кто продал бы вам хоть один кусок мяса. Но по его отчетам жизнь здесь была хорошей, еды было достаточно. Забросьте удочку в заливе, и за час у вас будет запас рыбы на неделю. Народу инупиат, поселившемуся здесь столетия назад, жилось хорошо. Одно из данных ими этому месту названий было Укпиагвик, то есть «место для охоты на снежных сов». Брауэр приехал сюда за китами. И он нашел их здесь.
Брауэр родился на Манхэттене в 1863 году, пока его отец был на фронте Гражданской войны. Он покинул свой дом и уехал работать на свой первый корабль в тринадцать.
В это время киты стали полезной частью современной жизни западного мира. Китовый ус, тонкая черная пластина, которой некоторые киты отфильтровывают еду из воды, был приспособлен для других потребностей. Он обладал многими полезными качествами: он был гибким и прочным. Его можно было использовать везде.
Извозчики на улицах Манхэттена погоняли своих лошадей хлыстами из китовых усов. Хорошо одетые дамы внутри их карет носили корсеты, также сделанные из китовых усов. Мужчина, проходящий по улице, защищал себя от дождя зонтом, и спицы этого зонта были сделаны из китового уса. Добравшись до дома, они зажигали лампы, горевшие на китовом жире. Даже матрасы, на которых они вместе спали, были сделаны из китового уса.
Вскоре после прибытия в Аляску Брауэр стал одним из самых успешных китобоев своего поколения. Он сколотил состояние за один сезон (в пересчете на нынешний курс это были миллионы долларов). Через несколько лет он мог бы забрать деньги и отправиться назад на Манхэттен, где его могли бы включить в Клуб исследователей, находясь в котором он вышел бы на пенсию далеко от Северного полярного круга. В его частично сфабрикованных воспоминаниях, опубликованных за несколько лет до его смерти в 1945 году под названием «Пятьдесят лет ниже нуля», Брауэр рассказал, что случилось вместо этого.
Корсеты вышли из моды. Хлысты были больше никому не нужны. «Тогда как раньше хороший хлыст с костяной сердцевиной был полезен для любой ночной поездки в карете, теперь юнцы стали разъезжать со своими девушками в новомодных каретах без лошадей», — писал он. На рынке появился и быстро его захватил пластик, более дешевый, гибкий и податливый материал, чем китовый ус. Китовый жир был вытеснен продуктами нефтяной индустрии. Через несколько десятков лет за своим состоянием на северный берег Аляски будут отправляться не китобои, а нефтяники.
Когда рынок просел, Брауэр перестал ходить на китов, но все равно остался на Аляске. Он переориентировал свою фирму, Cape Smyths Whaling and Trading Company, на охоту за животными и торговлю мехами. Он жил в удобном доме с бильярдным столом и библиотекой. Он принимал гостей, желающих посмотреть на Арктику.
Брауэр обычно ел то, что инупиаты называли «едой белых людей»: сосиски и тушеную капусту, яйца и бекон. Ему привозили бананы и апельсины из тропиков. Местных детишек пришлось учить, как их чистить. До этого они никогда не ели фруктов. Постепенно его торговая компания стала местом, где можно достать невиданную до приезда Брауэра еду: банки бобов, мешки муки, коробки чая, нарезанное мясо. В конце концов Брауэр стал первым бакалейщиком Укпиагвика. Брауэр был дважды женат, и у него было больше десяти детей. Число ныне живущих его прямых потомков оценивается в 150–200 человек.
* * *
За несколько месяцев до приезда на Аляску я написал Крейгу Джорджу, биологу, жившему на Аляске уже несколько десятилетий.
Он ответил мне: «Как вам известно, охота на китов не очень популярна в Соединенных Штатах, и я надеюсь, что эта история будет написана в гармонично позитивном ключе, без политики. … Мне кажется большим недостатком, что эта история будет опубликована за пределами Аляски, особенно учитывая предыдущую реакцию (в том числе гневные письма) студенческих антикитобойных групп.
Он добавил несколько ключевых, по крайней мере для него, моментов, полученных из его исследований:
а) численность популяции гренландских китов вполне себе в порядке, около 17 000 особей, и это количество растет;
б) охота уничтожает 0,5% от этой численности;
в) охота обеспечивает едой многие сообщества, живущие на Арктике;
г) очень важно оповещать Китобойную комиссию эскимосов Аляски (ККЭА) о своих намерениях».
В конце своего электронного письма Крейг сообщил, что копию этого письма он отправил юристу ККЭА, который потом ответил, что ККЭА не заинтересована в участии в этой истории, если у них не будет права просмотреть и внести правки в мой итоговый текст. После этого мой редактор сказал, что мне, возможно, стоит связаться с какой-нибудь некоммерческой организацией, чтобы получить финансирование на эту работу (спасибо) и больше почти не отвечал на мои письма.
В этой ситуации я повел себя как любой другой адекватный писатель: я купил авиабилет на накопленные мили и расплатился кредиткой за комнату в доме в Барроу. Мне не нужно было согласие Крейга, или юриста, или комиссии, чтобы поехать попробовать мясо кита.
Фестиваль «Налукатак» (Nalukataq) начался на следующий день после моего приезда. Когда лед начинает таять и выходить в море на охоту становится опасно, китобойные команды инупиатов делят свой улов с первой половины сезона со всеми членами сообщества, которые решат прийти на это событие.
Китобойные команды вынесли на берег своих китов. До этого дня они провели многие часы, разрезая и распиливая этих гигантов на маленькие куски, которые можно раздать поровну людям в толпе. Они вынесли сотни картонных коробок, в каждой по дюжине кусков китового мяса. Они выкатили бочки, забитые доверху длинными кусками мяса. Все сидели и терпеливо ждали, пока капитан раздавал указания в микрофон. По три куска мяса каждому. По три куска жира каждому. По три куска сушеной печенки каждому.
Пока команды терпеливо проходили через толпу, высчитывая куски так, чтобы всем досталось справедливое количество, люди, сидевшие рядом со мной, объяснили мне, что как надо есть.
Когда раздали по три куска мяса, они сказали мне, что их надо есть сырыми. С собой у них была одноразовая посуда, со мной поделились тарелкой. Я отрезал кусок плотного темно-красного мяса и положил его в рот. Он был кровянистым, как свежая говядина, но в нем был вкус океана, соли и моря.
После этого раздали полоски жира, которые рекомендовалось сохранять для готовки. После этого принесли ведро чего-то темного и склизкого. Мои соседи объяснили, что это мясо, жир и кожа, заквашенные в крови кита. Мне сказали, что это надо нарезать очень тонкими кусками, иначе будет сложно жевать.
Вкус был очень насыщенным, сильнее, чем у любого другого вяленого мяса, которое я пробовал. Всего пара кусков, а мне уже казалось, что я полностью наелся.
Кажется, до того, как приехать на Аляску, я ожидал увидеть кита, по крайней мере большую его часть, если не целиком, выложенного на лед. Для такого зрелища я прибыл в неправильное время. До поездки я просмотрел несколько видеороликов, что доступны всем желающим. Летящие в воздухе гарпуны, кровь, окрашивающая воду, киты, погружающиеся вглубь, чтобы спастись, белые веревки, вытягивающие их обратно. Это немного напоминает битву с быками: большое тело понемногу ослабляют, из него выпускают кровь, его изнуряют, пока оно медленно не умрет. Ничего такого я не увидел, пока был тут. Убийство и еду здесь разделяли. Этот кит, которого я ел в тот день, был похож на любое другое мясо — разрезанный на небольшие удобные куски.
* * *
В тот же день гренландские киты проплывали в водах Чукотского моря. Эти киты мигрируют на тысячи километров каждый год. Самые крупные из них достигают длины в двадцать метров и массы тела более ста тонн.
Они проплывают мимо, управляя своими гладкими черными хвостами. Они едят весь день, отфильтровывая тысячи и тысячи крилей. Они поют долгие и сложные песни на языке, который мы не можем понять. Они ищут других китов, ищут партнеров. Они поют друг другу.
В мире много людей, которые считают, что убивать таких красивых и сложных существ ради еды — это ужасное занятие. Каждые несколько месяцев какой-нибудь журналист вроде меня приезжает в город, чтобы написать материал о китах и организациях, борющихся против этого промысла.
Это мнение просто глупо. Ничего не растет в этом городе. Здесь нет ни одной фермы.
Вся еда в магазинах стоит огромных денег из-за расходов на доставку со всех концов света. Рестораны и кафе устанавливают свои цены на блюда с расчетом на то, чтобы вытащить как можно больше денег из туристов, приехавших поглазеть на северное сияние и полярных медведей. Жизнь здесь всегда предполагала охоту на оленей, гусей и китов.
С каждым годом становится все сложнее и сложнее предсказать, как пройдет весеннее таянье льдов. Береговая линия медленно исчезает в воде. В этом жестокая ирония. Изменение климата однажды уничтожит этот город, но людям, живущим здесь, говорят, что им надо есть привезенную из Арканзаса курицу — а это только усиливает и ускоряет надвигающийся климатический апокалипсис, — но нельзя есть проплывающих рядом с их домами китов.
Наверно, я прилетел сюда отчасти ради того, чтобы написать статью, в которой смогу обсудить эту иронию. Я хотел рассказать людям, что нам всем было бы лучше, если бы мы могли есть, как эти охотники на китов. Делиться друг с другом едой, которая доступна в местах, где мы живем.