Конфликт государства и наследства
Революция как точка разрыва между тем, кто мы есть, и тем, кем хотим быть
Революционное происхождение нынешнему российскому государству не нравится, а к тому наследству, останки которого хранятся в Эрмитаже и Кремле, оно не имеет отношения
В Эрмитаже есть часы – часы с черным носорогом, которые были остановлены в ночь с 7 на 8 ноября 1917 г. в момент ареста «контрреволюционного буржуазного временного правительства» (так написано на табличке рядом с часами). На днях музейные работники снова завели эти часы, не ходившие 100 лет.
В ответ на вопрос о символике этого действия директор Эрмитажа Михаил Пиотровский сказал, что дело не столько в том, что революция «пройдена», сколько в том, что революция стала событием, о котором «мы можем говорить спокойно». «Я особенных эмоций в отношении к ней не заметил. Между тем вряд ли мы можем говорить спокойно о войне. Или о репрессиях», – говорил Пиотровский в недавнем интервью «Российской газете».
Революция не вызывает эмоций (об этом Сергей Шелин написал отличный текст на Republic.ru). А ведь институциональной преемственности у нынешнего государства больше с Советским Союзом, чем с империей. Устройство министерств и спецслужб восходит к советским образцам. То же касается и преемственности индивидуальных и общественных ценностей. Ценности сегодняшних россиян – людей городских и современных – бесконечно далеки от традиционных. То же касается и облика и устройства неотличимых друг от друга спальных районов, в которых живут десятки миллионов россиян по всей стране.
Этой преемственности видеть не хочется, а преемственность с Российской империей – хочется. Внутри советского периода истории ведь был такой переход, когда государство стало одеваться в имперские одежды. Вернулись воинские звания и красивая военная форма. Был ликвидирован конструктивизм и директивно введен на его место «ампир» – имперский стиль. В своей действительной жизни советские люди жили скученно, но символически – в уютных отдельных квартирах и домах. Идея частной жизни, недоступной большинству, символически культивировалась придворными архитекторами.
Постреволюционное государство начиная с 1930-х гг. стало обращать внимание на полководцев, путешественников, первооткрывателей, царей-реформаторов и подобных им героев. На передний план стали выходить исторические фигуры, которые с тем же успехом могли быть (и были) героями империи.
В 1945 г. была не только победа, а еще и 100-летие основания Николаем I Русского географического общества. Нужно иметь особый настрой, чтобы вспомнить о таком событии в такой год. Сталин вспомнил. И велел начать масштабную программу переизданий дореволюционных книг русских путешественников (есть городская легенда, что Николай Пржевальский был отцом Сталина, но эту историю мы отложим временно в сторону).
У нынешнего российского государства – внутренний конфликт, элита транслирует его обществу. Его революционное происхождение ему не нравится, а к тому наследству, которое ему нравится – останки которого хранятся в Эрмитаже и Кремле, – нынешнее государство не имеет отношения. Конечно, хочется быть господами офицерами, адмиралами Литке и путешественниками Пржевальскими. Это нетрудно понять, особенно когда центр власти – в Кремле. Но, превознося себя, мы только зрительно увеличиваем пропасть между тем, какие мы есть, и тем, какими мечтаем быть. Мечта может быть высокой, но в ее достижении смирение часто более ценное качество, чем высокомерие. Мещане во дворянстве всегда смешны. Часы с носорогом теперь идут, но пока не очень понятно, какое время они отсчитывают.