Спектакль "Да здравствует война!!!": четыре танкиста и собака кусают всех подряд

Точнее, не Тузик, а Шарик: так звали пса из популярного в Польше и СССР сериала «Четыре танкиста и собака», героев которого выводят на сцену Демирский и Стшемпка. Точнее, не героев, а артистов, которые играют в плохой театр. Точнее, не в театр, а в историю, инсценированную для потомков так же неряшливо и картонно. Поэтому на сцене царит тотальный хаос. Точнее, полный бардак.

Сюжет превращен в свалку эпизодов. Время и место действия – в такую же свалку контекстов: в обшарпанных декорациях спектакля «Да здравствует война!!!» разыгрываются не события Варшавского восстания 1944 г. и не пародия на военный сериал 1960-х, а катастрофа, наступившая в результате лобового столкновения двух больших мифов, которые прежде не встречались. Радостный, «советский» героизм бравых танкистов существует в одном идеологическом и культурном пространстве, а жертвенный героизм восставших поляков – совершенно в другом. Первый принадлежит прошедшему времени, второй мифологизирован в Польше сегодня и стал поводом для новых социальных ритуалов. Поэтому Демирский действует по принципу «миф мифом вышибают».

Выглядит это примерно так. Перед нами премьер-министр польского правительства в изгнании Станислав Миколайчик (в августе 44-го). Он обращается к Сталину. Он совершенно голый. Вместо Сталина его слушает русская санитарка Маруся «Огонек», на ней защитна гимнастерка, она с ума сведет танкиста Янека, который стоит рядом и тоже без трусов. Из угла раздается вежливое «гав-гав». Это Шарик, пожилой офицер НКВД, единственный в спектакле персонаж, который в любых ситуациях остается собой, собакой. В отличие от танкистов или премьер-министров, которые могут через минуту оказаться кем угодно: понятие роли у Демирского так же неустойчиво, специально разболтано, как и все остальное.

Его персонажи ругаются, пьют, стреляют, соревнуются в том, кто лучше умеет сыграть героическую гибель, и громоздят пародию на пародию. Достается не только социальным ритуалам и мифам, но и тем способам их анализа, которые практикует передовой польский театр (милое дело, например, походя пнуть масштабную «(А)поллонию» Кшиштофа Варликовского, которую привозили в Москву весной). Демирский кусает всех.

К финалу этого анархического действа ситуация на сцене напоминает поговорку «вся Москва разрушена, осталось только Тушино», но, когда персонажи замахиваются на последнюю «святыню» – минуту молчания по жертвам Варшавского восстания, – не выдерживает уже пес-энкавэдэшник Шарик: хватает пистолет и приказывает стоять всем смирно и молчать. Тут-то Демирский и включает собственный пафос, состоящий в том, что каждый должен молчать о своем. «Пусть моя минута молчания будет против». Непристоен коллективный ритуал, но если личный, осмысленный – то Демирский не возражает.