Пять несбывшихся надежд 1989 года

Только что чуть ли не во всем мире отмечали 30-летие падения Берлинской стены. Вспоминали надежды – «демократическая волна», сетовали на разочарования – «авторитарный откат». У нас это событие хоть и не стало общенародным, но не прошло незамеченным: по последним данным «Левада-центра», 88% россиян знают о том, что тогда произошло, и 70% оценивают происшедшее позитивно. Это очень важно, особенно на фоне доминирующего сегодня неоконсервативного нарратива – и у нас, и вовне. Главный вывод относительно стремления к демократии три десятилетия назад такой – нет сегодня чувства ложной цели, есть понимание сложности условий ее достижения.

В этом стоит разобраться, в том числе холодно взглянуть на те ожидания, с которыми мы раньше связывали наше понимание доминирующих мировых трендов, включая якобы неотвратимую глобальную демократизацию. Я обозначу пять (на самом деле их больше) теоретических и политических надежд, которые обосновывали распространенный оптимизм трех десятилетий назад и которые сегодня под большим вопросом.

Первая – демократия без предпосылок. Тогда было распространенное ожидание, что демократию можно построить везде и всегда, независимо от имеющихся условий и традиций. Главное, чтобы было такое желание у руководителей и элит, а также поддержка общества, как это вроде было в странах, с которых и началась третья волна демократизации, Португалии, Испании и Греции. Оказалось, не совсем так, точнее – совсем не так. Руководители и элиты – как в политике, так и в бизнесе – больше хотят, как «царь горы», охраны завоеванного статуса и привилегий. Общество колеблется – те же опросы показывают, что люди хотят и статус-кво, и перемен. Это возвращает нас к нерешенному вопросу об условиях и предпосылках демократии и демократизации. Уровни экономического развития, социальная структура, политическая культура – все это необходимо, но, как получается, недостаточно для новой демократии, если ее тормозят ключевые игроки.

Вторая – демократия через модернизацию. Опять-таки классическая идея, что экономическое и социальное развитие, вхождение в «современность» (модернизация) приводит к демократии в политике, как минимум не подтверждается. В мире, как оказалось, полно богатых стран – авторитарных и без каких бы то ни было потуг на демократизацию. В том числе богатых своими природными ресурсами. Вероятно, нужно думать о другой модернизации, с другим условным средним классом, не независимым, а непосредственно порожденным государством, и, как следствие, без демократических запросов. Это важный сюжет для науки и политики.

Третья – правильные институты. Была в ту пору надежда, что выбор проверенного временем институционального дизайна, апробированного в развитых странах, – это ключ к успеху демократических преобразований. Прошлый европейский опыт вроде бы подсказывал, что это парламентская система, пропорциональные выборы, сильная оппозиция, регулярная ротация власти и др. Но и эти ожидания не оправдались. Во многих так называемых новых демократиях, включая прежде всего постсоветские (особенно среднеазиатские, но не только), возобладала давняя привычка к сильной централизованной власти и персонализму, новые институты, если их вообще создавали, стали перерождаться, как говорят политологи, в субституты и собственные имитации. Такие институты функциональны с точки зрения построенной системы именно как неэффективные. К тому же поднявшаяся в последнее время в Европе и не только волна популизма и ксенофобии фактически реабилитирует недемократические формы правления – даже в странах, которые, как недавно еще казалось, ушли далеко вперед в своем институциональном развитии по пути к «нормальным демократиям».

Четвертая – «одновременность реформ». Это всегда была серьезная проблема для новых демократий посткоммунистической Европы – как совместить политическую демократизацию, переход к рыночной экономике и государственное строительство после краха социализма? Теория вроде бы робко говорила о желательности одновременной демократизации и создания новых и эффективных государственных институтов. Примеров такой одновременности (как, скажем, после «шоковой терапии» в Польше), однако, оказалось совсем немного. По сути дела, эта дилемма так и осталась нерешенной – ни на практике, ни в теории. Скорее подтвердилась иная логика. После завоевания политической и экономической монополии и закрепления позиции «царя горы» дальнейшие реформы для «победителей» становятся ненужными и даже опасными для складывающейся патрон-клиентской и клановой системы. Особенно когда главный организующий принцип такой системы – это экономическая и политическая рента и «приватизация» государства и его институтов (то, что в литературе называют state capture, захватом государства). Коррупция в такой ситуации не смазка, а клей, скрепляющий систему, сопротивляющуюся реформам – хоть одновременным, хоть последовательным.

Пятая – «авторитаризм в прошлом». Это ожидание, тоже оказавшееся несбывшимся, не только вытекало из теоретических надежд, но и покоилось на мощном эмоциональном фундаменте. Это свойственное эпохе 1989 г. предположение, что авторитаризм и диктатуры остались атавизмом. Строго говоря, распространенная в ту пору концепция третьей волны демократизации гипотетически все же допускала возможность авторитарного реверса, но это всерьез не рассматривалось – ни политиками, ни учеными. Новая консервативная волна, как когда-то в 1970-х, и подъем новых авторитарных сил и тенденций в старых (например, в Австрии, Голландии, Швеции, Италии, Греции, Франции, Германии и др.) и новых демократиях (особенно примечательны в этом отношении Польша, Венгрия, Хорватия и др.) – все это стало еще одним практическим и теоретическим разочарованием в оптимистических надеждах 30-летней давности. Говорят же теперь, что авторитаризм – это якобы «генетический код» некоторых стран и народов, в том числе и России, наследницы империи Чингисхана. Да еще призывают увидеть в этом наше цивилизационное преимущество. Авторитаризм оказался вполне крепким и набирающим силу в развивающемся мире (посмотрим хотя бы на Египет и Турцию). Важно, что речь идет не только о выявившейся живучести и прочности традиционных автократий, но и о появлении их новых разновидностей. В том числе в результате жизнеспособности так называемых гибридных режимов, в том числе постсоветских, которые оказались не временными остановками в ходе демократического транзита, как тогда думалось, а сами стали демонстрировать вполне устойчивую авторитарную динамику.

Что же в итоге? Драма несбывшихся ожиданий? Скорее все-таки выявившиеся в ходе прошедших десятилетий сложность и разнонаправленность мировых политических процессов. «Демократии взяли паузу, но не все так трагично, как кажется» – такой вывод делает известный американский политолог Дэниел Трейсман. На самом деле демократия в современном мире, как показывают сегодня разнообразные межстрановые исследования (например, V-Dem, Varieties of Democracy), по-прежнему нормативный идеал и наиболее эффективный политический режим – с точки зрения экономического развития, эффективности государственных институтов и человеческого капитала.

Автор — политолог, декан факультета социальных наук Высшей школы экономики