Грэм Вик: Российское общество взбудоражено? Понимаю

Британский режиссер ставит в России не впервые. Его последняя работа здесь – «Волшебная флейта» Моцарта в Большом театре. Но «Борис Годунов» – совсем другое дело: трудно вообразить оперу, более актуальную.

– Часто ли вам приходиться ставить русские оперы?

– Довольно часто. За свою жизнь я три раза ставил «Евгения Онегина», дважды – «Пиковую даму», один раз – «Опричника», два раза – «Леди Макбет Мценского уезда».

– «Борис Годунов», пожалуй, самая репертуарная и популярная в мире русская опера. Наверное, потому, что ее материал удивительно пластично отзывается на вызовы текущего исторического момента. Интересно, будет ли отражена в вашей интерпретации специфика текущего непростого момента русской истории?

– Отвечу вопросом на вопрос: какой период в русской истории не был сложен? Опера всегда резонирует с настоящим моментом. И, кстати, в «Борисе» прослеживается очень важная для меня мысль – о цикличности, повторяемости русской истории.

– А еще в «Борисе Годунове» в свернутом виде заключены базовые архетипы русского бессознательного. В центре оперы – ключевой вопрос об отношениях народа и власти и, как производный от первого, – вопрос взаимоотношений народа и властителя.

– Для меня огромным преимуществом является то, что я ставлю своего первого в жизни «Бориса» именно здесь, на исторической сцене Мариинского театра, а не где-то в другой стране. Упомянутые вами архетипы, неосознаваемые, запрятанные в подсознание, и по сей день живут в русской публике. Так что я могу надеяться, что буду понят правильно. Конечно, впервые ставить «Бориса» в Мариинском театре очень самонадеянно с моей стороны. Быть может, в этом проявляется мое экстремальное высокомерие...

– Ну почему же? Назовем это амбициозностью.

– Признаюсь, я амбициозен. Есть нечто весьма воодушевляющее в том, что я ставлю «Бориса» там, где прошла историческая премьера оперы. Это пугает и возбуждает одновременно. В том, что мы ходим по сцене, где композитор впервые увидел свою оперу воочию. Это все равно как ставить «Отелло» в Ла Скала. Я чувствую некие магнетические токи, идущие со сцены, чувствую, ощущаю связь с историческим прошлым оперы.

– Зритель, пришедший на спектакль, разумеется, будет воспринимать вашу сценическую интерпретацию в диалоге со всеми предшествующими постановками этой оперы. За последние 15 лет первая, авторская, редакция «Бориса Годунова» 1869 года была поставлена на этой сцене трижды. Почему вы выбрали именно эту редакцию?

– Она взрывная, экстремально страстная, стремительная. Слово и музыка слиты, нераздельны, психологические характеристики удивительно точны и остры. В ней крупным планом показана внутренняя жизнь человека – автор словно выворачивает наизнанку героев оперы, их мысли и побуждения. И потом: первая редакция – это то, что спонтанно вылилось из Мусоргского: почти неотредактированный, непричесанный материал, но в нем Мусоргский ухватывает и запечатлевает моменты жизни во всей ее полноте, стереоскопичности. Когда автор, написав текст, вновь возвращается к нему – а так было с Мусоргским, когда дирекция императорских театров предложила ему отредактировать рукопись, дописать Польский акт, – то в тексте появляется вторичность. Исчезает непосредственность выражения, импульсивность передачи. Первая редакция – это первая волна вдохновения, которая подхватила автора. Это качество музыки – импульсивность, непосредственность – мне очень импонирует. Что касается обозначенной вами темы «Народ и власть», то я должен абсолютно твердо заявить: я никогда не описываю свои постановки и не объясняю, что они значат, перед премьерой. Собственно, для того я и ставлю спектакли, чтобы зритель, увидев их, сделал какие-то умозаключения, выводы. Такова моя работа. Я гораздо лучше умею ставить спектакли, чем говорить о них. Я понимаю – российское общество взбудоражено. Что ж, могу привести в пример слова дьяка Щелкалова: в своем ариозо «Православные! Неумолим боярин...» он и увещевает, и угрожает народу нестабильностью, обосновывая необходимость звать на царство Бориса.

– Мне близка ваша позиция не превращать оперу в музей, но постараться вдохнуть в нее живую жизнь, насытить злободневной проблематикой. Однако же русская аудитория крайне консервативна. Вы сами могли это почувствовать на премьере «Волшебной флейты» в Большом театре лет шесть тому назад...

– Премьера как раз прошла довольно успешно. Но генеральная репетиция... это был жуткий, просто жуткий опыт. Пришла театральная публика, люди из театра: все комические сценки, репризы, шутки встречались гробовым молчанием. Я думал, я умру на этой генеральной. Но на премьеру пришла уже другая публика – более открытая, податливая, современная, эти люди реагировали живо, так что все прошло хорошо. Не стоит смотреть на русскую публику свысока и думать, что они косные и негибкие. Это не так. Но и не стоит пестовать у публики лень – надо побуждать ее мыслить, понимать сценический текст и интерпретировать его.