“Чародейка” Чайковского в Большом театре: Реванш отложен

Опера «Чародейка», написанная Чайковским абсолютно зрелым (1887), – одно из самых неорганичных его творений: сюжет из нижегородского быта XV века с хорами и песнями a la russe неловко сшит по лекалам европейской мелодрамы. «Чародейка» так и не снискала популярности, но многие страницы музыки ее превосходны, и обращение к ней академического театра вызывает уважение.

Уровень прочтения текста призваны были гарантировать имена дирижера Александра Лазарева и художника Валерия Левенталя, руководивших Большим театром вплоть до середины 1990-х. Но они вернулись с тем, с чем ушли, заново принеся в театр вокальные децибелы и межеумочную поэтику конца прошлого века – когда официоз уже протух, а новым веяниям еще стоял прочный заслон.

Декорации Левенталя – субъективная деформация большого стиля, с журнальной графикой, уходящей в компьютерные воды Волги на заднике, авторски изогнутыми теремами и бессмысленно неудобными помостами под ногами у артистов.

К хождению по этим помостам сводится и режиссура Александра Тителя, который всемерно облегчил себе профессиональную задачу, заменив точные решения условностями и подав массовые сцены первого акта как статичную ораторию. Сцена драки во втором акте тоже заслуживала более кропотливой работы постановщика с хором и мимансом – но все ограничилось тем, что над толпой подняли скамейку.

Александр Лазарев всецело положился на силовой вокал и открытую экспрессию. Бывает, дирижеры заглушают певцов оркестром, на премьере «Чародейки» все сложилось наоборот. Лазарев стелил отнюдь не слабоголосым певцам столь осторожный аккомпанемент, что вокал заполонил всю акустику театра, не слишком совпадая с оркестром и ритмически.

Пели действительно сильно: молодой звонкий голос Анны Нечаевой (чародейка Настасья) звучал свежо и ладно. Старательно доложил партию молодого княжича Всеволод Гривнов – хотя его манерный тембр мало отвечал русскому стилю. Силой звука и градусом страсти успешно мерялись Валерий Алексеев и Елена Манистина (Князь и Княгиня), Татьяна Ерастова (Ненила) и Владимир Маторин (дьяк Мамыров). Последний, как всегда, зажигал актерски, создав очередной необузданный русский характер, но он же, как всегда, пуще всех бравировал небрежением к жесту дирижера.

Вероятно, многие шли в Большой на «Чародейку», надеясь увидеть реванш нормативной эстетики, – а увидели очередную авторскую трактовку, только прокисшую до зачатия. Русская опера в истинно музейном виде все еще остается делом будущего.