Петр Налич: «Деньги в счастье не конвертируются»

Творческая биография Петра Налича складывается, можно сказать, образцово для артиста его поколения. Весной 2007 г. 26-летний выходец из очень творческой среды московских архитекторов записал на даче с друзьями и сам смонтировал шутливый видеоролик на как бы пародийную, спетую на нарочито ломаном английском песню Gitar. Осенью того же года ролик «завирусился», и уже в ноябре молодой архитектор был буквально вынужден предстать перед публикой как музыкант – лидер группы, названной просто МКПН, т. е. «Музыкальный коллектив Петра Налича».

В 2008 г. МКПН активно занялся концертной деятельностью. У лидера коллектива, кроме одной прославившей его песни, было припасено еще несколько дюжин – в разных жанрах и стилях. А первые 15, включая классическую неаполитанскую Santa Lucia, позволяющую продемонстрировать незаурядные вокальные данные Петра, оказались на дебютном альбоме «Радость простых мелодий». Весной 2010 г. Петр Налич со товарищи небезуспешно выступил на «Евровидении», а дальше... началась жизнь и работа современного профессионального музыканта: концерты, альбомы, съемки, киномузыка, оформление спектаклей, благотворительность. А еще и – несколько неожиданно – учеба в Академии им. Гнесиных и участие в классических оперных постановках.

В интервью «Ведомостям» Петр Налич рассказал о том, что общего у музыки и архитектуры, какие артисты и композиторы оказали влияние на его творчество, а также в чем отличия академического образования и домашнего музицирования и почему важно и то и другое.

Ожившая архитектура

– Да, это клише всегда с нами. И особенно в моем случае – по первому образованию я архитектор. Мне кажется, у музыки и архитектуры очень много схожих алгоритмов. У нас даже задания были в МАрхИ на ритм и метр – сочинить какую-то абстракцию. Деталировка, размер деталей, принцип их распределения. И конечно же, иногда ты понимаешь, что здесь у тебя идет такой-то ритм, проходит мелодическая линия, здесь композиционно это выстраивается так-то и так-то.

В архитектуре у тебя много-много всего творческого, но есть смета и конструктив. И ты понимаешь, что не можешь выйти за них. И в общем-то в музыке на самом деле то же самое. Кажется, что можно все, что угодно. А на самом деле тоже есть эти более скрытые ограничения и именно они помогают добиться какого-то интересного эффекта.

– Да, я ее люблю, посматриваю журнальчики – что вообще в мире архитектуры происходит. Вообще, я заметил: так приятно, будучи уже не профессионалом, быть ревнивым критиком. Это очень удобно. Потому что, когда сам внутри профессии, как-то немножко неловко критиковать коллег. А поскольку я уже не архитектор, могу говорить что думаю. К примеру, едешь по Москве и видишь, что где-то вдруг хорошо построили, радуешься. Где-то плохо – и материшься.

– Знаете, так или иначе музыка присутствовала с детства. Уже в шесть лет я пошел в музыкалку. Там фортепиано, академическое образование. Потом в 14 лет, когда голос сломался, я начал громко петь, всех привлекая этим. Освоил худо-бедно гитару. И... музицирование как-то вошло в мою жизнь. Потом у нас был рок-коллектив в школе.

Но все-таки это оставалось на любительском уровне. Поступил я в МАрхИ, как и мои родители, закончил этот институт. И совершенно об этом не жалею. И я никогда не думал, что музыка будет моей профессией.

Копеечка к копеечке

– Да-да-да. Я именно так себе это и представил, мне показалось, что это здорово и удобно. Иногда я что-то туда подкладываю. Но насколько я знаю, люди все равно в основном слушают меня на платформах, потому что, как ни крути, это удобно.

– Да. Тем более! Она не то чтобы обеспечивает мою жизнь безбедно. Но это приятный бонус.

– Если кому-то очень надо, они все равно скачают. Если подходить к этому с точки зрения маркетинга, конкуренции (между песнями, выложенными на сайте Налича и на стриминговых платформах. – «Ведомости») нет. Одно другое рекламирует и дополняет.

– Да-да, сплошной маркетинг!

– Я тогда ужасно волновался: десятки миллионов человек смотрят на тебя – такое вообще представить себе трудно. Сейчас, конечно, кажется, что это все было очень интересно и прикольно. И конечно же, это была совершенно потрясающая реклама. В России и во всех русскоговорящих странах у меня очень сильно выросло число слушателей, какая-то аудитория появилась и в мире. И это здорово!

Из минусов... Знаете, есть черта и, если твоя популярность за нее переваливает, тобой начинает интересоваться желтая пресса. Вот я недолгое время был в этой области, примерно еще год после «Евровидения». И это было довольно неприятно. На всякие шоу звали, но я понял, что не надо туда ходить. Было ощущение, что «мир чистогана» начинает затягивать. И части тебя самого – жадные, боязливые – начинают своими ложноножками тянуться в этот мир. А другие части этому сопротивляются. Было время, когда я деньги вообще не считал. И не могу сказать, что это приносило счастье. Деньги в счастье не конвертируются. Я это проверил.

В целом это был довольно интересный опыт. Я устоял перед этим соблазном. Хотя кто-то может считать, что я все тогда проиграл.

От цыганских песен до Утесова

– Вы имеете в виду «цифровых кочевников»?

– Это правда. На пандемии много людей стало удаленно работать и учиться. И сейчас существует масса профессий, в которых люди могли уезжать (даже до известных событий) хоть в пустыню Сахара и оттуда работать, слушать музыку, оставаться в поле общения.

Но для меня это прежде всего, конечно, семейная традиция. Мой папа, Андрей Налич, скульптор, всегда очень хорошо пел. И его друг – художник Леонид Шошенский – тоже. В какой-то момент Шошенский уехал жить в Нью-Йорк. Но они каждый день разговаривают, поют. Это и цыганские, и городские романсы, и какие-то народные песни, русские, украинские, итальянские. Они все со мной с детства, важная часть меня.

– У Градского была абсолютно своя манера пения, совершенно чудесная. Я считаю, что он был выдающийся вокалист, настоящий «монстр». Но мы очень разные, у него был мощный голос, он драматический тенор. А у меня голос лирический скорее, камерный. Поэтому в камерном репертуаре я пою оперу или академические романсы – Чайковский, Рахманинов и т. д.

– Ленского я пел (в академическом варианте. – «Ведомости»), когда учился в Гнесинке. Сейчас исполняю партию в экспериментальной постановке «Пиковой дамы» (в «Московском оперном доме». – «Ведомости»). Это опера-променад, более камерная история. Партия Германа – «медвежья», для нее нужен очень мощный голос. На большой площадке я бы, конечно, не смог его петь.

– Нет, мне очень нравятся сотни артистов и композиторов во всем мире. За многие годы, десятилетия и столетия – от Баха, Палестрины, из наших того же Чайковского, Глинки, Рахманинова и т. д.

– Здесь, мне кажется, очевидно влияние латиноамериканской музыки. Плюс цыганская музыка. Балканская в меньшей степени. Просто мне часто ее приписывают, видимо, из-за фамилии.

– Ну, наверное, на меня повлияла балканская музыка и всякие-разные примеси народных музык, которые я упоминал. Потом еще, наверное, Сезария Эвора, если брать в пример первый альбом. Повлиял, конечно, Вертинский.

– Был юбилей, 120 лет. И как-то витало в воздухе, что хорошо бы сделать трибьют. И вдруг нашлись спонсоры. Это дорогое удовольствие: всем родственникам надо заплатить, с оркестром запись сделать. И я очень рад, что получился такой альбом. Много хороших отзывов слышал потом.

– Да, он баритон, а у меня тенор. Мы транспонировали. Снимали оригинальную аранжировку, но все равно транспонировали вверх.

Хорошо управляемый хаос

– Надо сказать, что многие из этих вещей в эскизном виде появились довольно давно. Коллеги достаточно тепло отнеслись к этим идеям, но у всех было очень разное видение того, как это реализовывать. Только в прошлом году, после того, как я полтора года этим занимался, удалось найти то звучание, которое мне кажется правильным для этих песен. Это небольшие оркестры. Сначала мы пытались записать большим оркестром. Получалось чересчур пафосно и слишком роскошно. А это, как ни странно, мешало. Выходило недостаточно графично.

Когда состав маленький, как в небольшом оркестре, удается где-то дать чуть-чуть широты, но соблюсти все-таки графику именно камерного состава. Когда у тебя один инструмент, он близко, он какую-то линию, мелочь выводит. И можно это сочетать с ритм-секцией. Тоже где-то полноценной, с барабанами и плотными перкуссиями, а где-то легкой, с оркестровыми перкуссиями. То есть это разные поля звучания. Ребятам было интересно. Естественно, у нас были иногда с ними не то чтобы споры, но какие-то разногласия. Но в целом, как мне кажется, получилось хорошо.

– Зависит от ситуации. Бывает, что собираешься втроем – максимум вчетвером с близкими по духу музыкантами, и тогда можно заниматься творчеством. Здесь что-то пощупать, там что-то попробовать, поспорить, отказаться. Если же людей больше трех-четырех, творческий процесс организовать невозможно. Я всегда в таком случае приношу какой-то эскиз или уже готовую аранжировку. Но если я понимаю, что есть место, которое надо проверить, говорю: «Что скажете?» Ребята отвечают, например: «Здесь хорошо бы изменить фактуру баса». Или: «В барабанах ты слишком мелко выписал. Давай крупнее сделаем – будет лучше». Выписываю, проверяю и приношу на следующую репетицию апдейт. И так действительно лучше звучит.

– Чтобы создание музыки для кино и постановок стало верным заработком, надо, наверное, чтобы это было поставлено на регулярную основу, а у меня не совсем так получается. Поэтому, надеюсь, это зрелость.

В 2015 г. у меня вышло два спектакля. Первый – «Северная Одиссея» в РАМТе, мы там сидим бэндом на сцене. Спектакль уже сняли, к сожалению, но он шел долго – семь лет. И это очень важная для меня веха. Я впервые понял, что можно делать не просто музыку, песню, а расползаться в стороны каким-то эмбиентом, делать свободные куски полуфриджазовые, какую-то непонятную психоделическую штуку. Я совершенно кайфанул от этого и расширил свои горизонты.

Второй – спектакль «Питер Пэн» в Театре Вахтангова, который еще удивительным образом до сих пор идет. Но в нем записанная музыка, которую исполнил как раз небольшой оркестр.

Сейчас я продолжаю писать музыку для кино и театра, вот сдал для фильма.

– Это второй полнометражный фильм с Мирзоевым. Он называется «Блондинка», по Володину. История очень живая и сложная. Музыки там не сказать что очень много, но она звучит в важных местах.

В целом музыка для кино и театра – это очень важная часть меня. Потому что, с одной стороны, работа с режиссером накладывает ограничения. Но с другой стороны, ты понимаешь, что с этими ограничениями ты начинаешь придумывать какие-то новые извороты. Как-то пытаться выразить себя в рамках того, что ты можешь и что тебе дозволено. Это интересно.

– Мне это не приходило в голову, но вполне может и рифмоваться. Честно говоря, очень хорошо, что вы напомнили. Я обязательно сделаю этот альбом!

Лет 10 назад сочинял свой сайт, сам его верстал и думал, что надо забить какой-нибудь «рыбой». И тогда думал, что в далеком будущем сделаю альбом «Пурпурные обшлага». Мне показалось, это смешно.

Но это в следующем году. Сейчас у меня уже есть другая идея. Я буду собирать деньги на «Планете» на музыкальный театральный альбом. Это музыка к спектаклю по поэме Юлия Кима, которая называется «Патруль» (по мотивам блоковских «Двенадцати»). И мы уже договорились с Юлием Черсановичем, он мне разрешил записывать музыку, собирать на нее деньги с народа, как я люблю.

Редакция благодарит Центральную универсальную научную библиотеку им. Н. А. Некрасова за помощь в проведении интервью