«Я пришел в театр с улицы в 60 с лишним лет»

Один из старейших в Москве – Театр имени Моссовета – готовится к своему 100-му сезону в сентябре. Художественный руководитель театра Евгений Марчелли рассказал в интервью «Ведомости. Городу» о том, чем собирается удивлять зрителя и как идет подготовка к премьере «Гамлета», которым откроют юбилейный год.

– Да так же, как и до нее. Ко всем этим красивым цифрам я отношусь с большой долей юмора и иронии. Фактически же ничего не меняется – человек сначала живет один день, потом два, год, 10 лет, потом 50 лет и один день… 

– Нет, единственное, жалко, что начинаешь потихонечку задумываться о старости. Я люблю физические нагрузки, в бассейн, например, хожу. Становится страшно, что в какой-то момент мне станет это не по силам, что потеряю форму.

– Она от возраста не зависит. Просто связь с тем, что тебя питает, вдохновляет, двигает в правильном направлении, вырубается и все. Как будто кто-то тумблер выключил – щелк! Дальше ты можешь логически что угодно делать: правильно выбирать пьесу, артистов, художников, а таинства того, что называется театром, уже не будет. В этом смысле мне очень повезло с моим учителем по режиссуре в Щукинском училище Александром Михайловичем Поламишевым. Он был гениальным, на мой взгляд, педагогом. Но я видел его собственные спектакли, поставленные в разных театрах, и меня они не вдохновляли. Тогда я очень четко понял, что можно как угодно грамотно режиссерски разобрать материал, но попробуй его поставь. Театр в этом плане удивительное место. Зашел дилетант и вдруг раз – пронзил навылет. По какому принципу, он и сам не знает. Интуиция! Мне кажется, театр, как парфюмерия, – больше интуитивная история, чем методологическая.

– Выключать в себе руководителя, театрального деятеля. Но только на короткий срок, когда ты ставишь спектакль. Все остальное время – очень трезвая, логистическая, стратегически выверенная работа. Руководство театром – сложная задача.

– Да, а также логики и компромисса. Наш театр, я считаю, находится на особой территории. Здесь действуют свои традиции, своя эстетика, наработанная программа. Их нельзя в один день прийти и разрушить. Театр имени Моссовета – это огромный корабль, который не так легко развернуть, но можно попробовать изменить его направление, придав новый импульс. Искать немного другую драматургию, приглашать интересных современных режиссеров… Придя на должность художественного руководителя, я пересмотрел весь репертуар и могу сказать, что это очень грамотный и профессиональный театр, но музейно-традиционный. Мне хотелось бы сохранить его академичность, сделав при этом более живым. Поэтому приглашаются новые режиссеры. Режиссеры приносят пьесы, не всегда, кстати, соответствующие моим вкусам. А я уже принимаю решение о постановке, исходя из необходимости более-менее равномерно занять артистов театра. Их в труппе, на минуточку, 100 человек: мастера, медийные лица, совсем молодые, которых со своего курса привел Андрей Сергеевич Кончаловский. Когда две этих составляющих – артисты и достойный материал – сходятся, мы приступаем к репетициям. Сейчас уже сложился план на три сезона вперед. 

– Из последних – пьеса Татьяны Загдай «Человек в закрытой комнате». Когда режиссер Павел Пархоменко, поставивший до этого «Игроков» Гоголя и «Маму» Зеллера, дал ее почитать, мне показалось, что это какая-то чернуха. Девочка приехала хоронить отца, никак не может пристроить труп и возит его туда-сюда. Но Паша меня переубедил: «Это, наоборот, встреча родных людей. Но после смерти одного из них. Потому что до этого они жили и не знали друг друга». У меня у самого часто такое в жизни бывало. Вот есть в твоем окружении человек, и ты его присутствие не особо ценишь. А уходит он из жизни, и начинаешь жалеть, что многого не успел узнать, сказать, сделать. 

Сам я, конечно, ставлю только те пьесы, которые мне нравятся, которые вдохновляют или творчески стимулируют. 

– Меня нет в соцсетях.

– Ну, не все, фрагменты. Что-то совсем уж густое и жирное я не читаю, потому что, безусловно, такое отношение травмирует. Но меня легко мочить, я человек из провинции. У меня нет никакой защиты в виде друзей и знакомых, которых приобретают, работая в столичных театрах. Я пришел в театр имени Моссовета с улицы в 60 с лишним лет. И да, меня начали мочить, как наглого выскочку, который пришел и согласился руководить крупнейшим из московских театров. Мне кажется, такого даже нельзя не мочить. Я бы и сам мочил, не оставляя живого места, если бы был из московских театральных кругов. Понимал ли я, что столкнусь с таким отношением? Да, и даже готовил себя к такому повороту. Ранит ли меня негативное отношение? Скажу честно, ранит, хотя думал, что не будет.

– Поскольку папа работал в театре, руководил оркестром, то я вырос за кулисами. Но путь мой был еще длиннее – я успел поработать и реквизитором, и радистом, и монтировщиком.

– Мне всегда нравилась эта территория безответственной работы. Я пытался найти себе другое применение, даже устраивался лаборантом в НИИ, чертежником. Но там все четко было: служба с 9 утра до 6 вечера, перекур на 10 минут каждые 2 часа. И вот эта бесконечная, монотонная работа меня угнетала. А в театре ты сам организовываешь свой день. И каждый день – праздник: спектакли, зрители, цветы и вот это вот все. Переживания, ночные репетиции, премьеры даются нелегко, но и в этом есть свой кайф. Я год проучился в Новокузнецке в металлургическом институте и отлично помню, как в июне на гастроли из родного Фрунзе приехал мой театр, где я до этого проработал три года. Естественно, как я всех там встретил, как зашел в театр, так больше из него и не вышел. 

– Да, попросил папу пойти в институт, забрать документы. Самому было стыдно. И все, больше я из театра не выходил. Работал осветителем, кричал через весь зал номера фонарей, пока однажды режиссер не сказал: «Жень, а ты не хочешь артистом стать?» «С чего, вдруг?» «Голос, – говорит, – у тебя мощный». И начал я потихонечку эту мысль в себе вынашивать. Втайне от родителей поехал поступать. В Москве везде пролетел, а в Ярославле поступил, и с первого же курса меня затащило в режиссуру. Начал делать отрывки, этюдики, подсказывать что-то однокурсникам. Но все это втихаря, чтобы мастера не узнали. И где-то на 3-м курсе меня вдруг осенило – почему бы не поставить спектакль? Опять же подпольно, по выходным, дома. Это был водевиль Эжена Лабиша, мы показали его мастерам, и вместо ожидаемого скандала нам разрешили его играть, как играют дипломные спектакли. С этого момента я понял, что режиссура – это моя профессия. Дальше уже было Щукинское училище, разные театры, десятки спектаклей, и вдруг я стал одним из лучших режиссеров театральной провинции. Меня это тогда очень удивило, потому что и до того у меня были приличные работы. А с «Тильзит-театром» мы даже по миру смогли поездить. 

– Советск – очень маленький город. Зрителей, прямо скажем, не было. Любой спектакль мог пройти 8-10 раз максимум, несмотря на то что мы его репетировали 2-3 месяца, умирали, разбивались, мучались. 

– Я был молод, театр был главным сумасшедшим явлением в моей жизни. Сначала вся труппа должна была подчиняться строгому режиму монастыря – только работа, это уже потом начались развлечения. Мы были вместе 24/7 двенадцать месяцев в году! Репетировали на море, после алкогольных посиделок, при свечах, рыдая. Так было с «Ромео и Джульеттой». Много радикальных идей мы реализовали, печальных в том числе. Кончилось все тем, что в наш театр перестали ходить зрители. Как-то раз на «Маскарад» был продан один единственный билет. И тот командировочному дядьке, у которого гостиница оказалась по соседству. Он хотел уйти, но мы его закрыли и заставили смотреть спектакль. 50 человек на сцене – и они потрясающе сыграли! Это был лучший «Маскарад»! Так что творчески у меня что-то получалось, а вот по организаторской части успехи сначала были не очень большими.

– Слава богу, зал заполняется. Инерция это или хорошая работа нашей билетной службы – это вопрос, потому что, да, мне хотелось бы немного поменять публику. Сейчас она в основном возрастная, женская, консервативная. А нужно, чтобы в Театр имени Моссовета приходила молодежь. И не только на школьную программу. Пока же ее еще мало, и самый малопосещаемый спектакль – это мои «Жестокие игры». Но на него ходит совсем другая публика. Та, которая расположена ко всему новому. Для которой не обязательно наличие медийных персон на сцене, как, например, в комедии «8 любящих женщин». Я утопически убежден, что со временем такой публики будет все больше и больше. 2-3 года на это нужно. 

– Ой, это опять моя отчаянная глупость! Каждый режиссер хочет поставить два спектакля – «Чайку» и «Гамлета». А у меня еще есть третий – «Фауст» Гете. «Чайку» я уже ставил, «Фауста» вынашиваю, а вот про «Гамлета» подумал, что хватит вынашивать. Нужно брать и делать, а то засохнет и снова начнется долгий период размышлений. Мне это интересно еще и потому, что есть три приглашенных артиста – Кирилл Быркин (актер Тетра наций) на роль Гамлета и Анна Галинова (актриса Тетра наций) на роль Офелии. Не то чтобы в нашем театре нет никого на эти роли – есть, и блестящие актеры. Но у Кирилла и Ани уникальные типажи. Я когда встретил Быркина во время работы в Театре наций над спектаклем «Страсти по Фоме», то сразу подумал, что мой Гамлет должен быть вот таким. Физиологически таким. Ну а к нему – нестандартная Офелия. Некое такое существо. Как Аня Галинова. Клавдия должен был играть Александр Домогаров. Сначала он сказал, что подумает, а потом ушел на три месяца в отпуск – как раз на период работы над спектаклем. Поэтому пригласили крутого артиста Сергея Юшкевича из «Современника», он принес с собой ощущение нового для меня театра, другой школы. Премьера «Гамлета» – в начале октября, а летом я начну репетировать «Бесприданницу» Островского.

– Опять же это только цифра. Театру – сто, а нашему в нем пребыванию у кого-то 60 лет, у кого-то шесть, у кого-то полтора года. Мы лишь взяли эстафетную палочку и пробуем передать ее дальше. Не более того. А сам сезон хочется построить интересно, творчески насыщенно, с огромным количеством премьер. У Театра имени Моссовета же раньше одна-две премьеры в год были, а сейчас – восемь. После «Гамлета» и «Бесприданницы» я снова примусь за «Маскарад» Лермонтова.

– «Содержанки» – это территория бесконечного и безрезультатного поиска радости, удовольствия, счастья. Это все такая безответственность, одноразовый ожог, а в «Маскараде» наоборот. Их роднит разве что тема некой гульбы. Арбенин завязал с игрой, женился на молодой женщине и впал в состояние фантастического счастья, с возрастом стал мудрым, но немощным. Однако бывших игроков не бывает. Зашел, сыграл одну партию, все страсти забурлили в нем снова, и Арбенин начинает фантастическое падение, но уже с удовольствием. И тащит за собой жену. Дело даже не в ревности к любовнику, он ревнует ее к жизни. Жена молодая, ей жить, а ему – умирать. И он хочет ее увести за собой. Вообще маскарад – территория, где, надев маску, можно быть самим собой. Творить что хочешь. Маска скроет все твои дикие желания.

– Она у всех есть. И не одна. С детьми мы одни, с нашими животными другие, с близкими людьми третьи, в компании четвертые. Я прихожу в тот же театр и надеваю маску художественного руководителя.

– Ну вот это трудный момент. С годами ты неизбежно забираешься в футляр, но мне как можно дольше хочется оставаться живым. Даже играя роль художественного руководителя. Поэтому внутри театра я предлагаю свободное общение с артистами – без отчеств, на «ты». Мы занимаемся очень тонкими вещами, и в нашем деле важно доверие, короткая дистанция. К тому же можно обращаться на «вы» и нахамить в секунду – это же не магическая защита.

Мне хочется в театре сохранять человеческие взаимоотношения. Я захожу и со всеми здороваюсь – по 10 раз, по 20, чтобы никого не пропустить, чтобы никто не мог сказать, что я зазнался. И да, это тоже маска. Я не такой приветливый. Если в поезде еду, то из всех пассажиров в купе только я молчу. Буду двое суток ехать – двое молчать. Я не люблю быть в центре внимания, не люблю свои юбилеи отмечать. Меня в день рождения даже в театре не было. Мама так в детстве воспитала – заходишь в автобус, говори тихо. И вот до сих пор неловко, когда кто-то обращает на меня внимание.