Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации продолжает исследование вопросов государственной политики обеспечения технологического суверенитета. Проведенный контент-анализ зарубежного опыта показывает, что единого определения технологического суверенитета не выработано, но в большинстве случаев оно фокусируется на трех ключевых аспектах: способность самостоятельно разрабатывать и внедрять критически важные технологии, защищать цифровую инфраструктуру и данные, а также контролировать стратегические технологические цепочки. Европарламент в 2021 году определил технологический суверенитет как способность разрабатывать, предоставлять, защищать и сохранять критически важные технологии, необходимые для благосостояния граждан и бизнеса, а также действовать независимо в глобализированной среде. При этом во многих странах используются схожие понятия, такие как цифровой суверенитет или кибербезопасность, что позволяет рассматривать их в рамках общей концепции технологической независимости. Отражением системного подхода к технологическому развитию является создание  коллегиальных органов. В Норвегии еще в 1999 году был сформирован Технологический совет, консультирующий правительство по вопросам новых технологий, в состав входят эксперты из ключевых технологических областей, представители бизнеса и промышленности, государственные и общественные деятели, этики и социологи. В Германии с 2021 года функционирует Совет по технологическому суверенитету, в состав которого входят представители науки, промышленные эксперты, государственные представители, общественные деятели. Совет работает в формате рабочих групп по направлениям: критические технологии, цифровая инфраструктура, кадровое обеспечение, международное сотрудничество. Ресурсная поддержка технологического суверенитета осуществляется в рамках программного финансирования.  Например, через программу «Горизонт Европа», которая поддерживает исследования в области цифровых технологий, зеленого перехода и безопасности. Германия выделяет значительные средства на программу FITS2030, ориентированную на развитие квантовых технологий и промышленной цифровизации.

Как показывает анализ европейского опыта, контроль над критическими технологиями обеспечивает вклад в технологическую независимость. Этот базис лежит в основе и китайской модели технологического развития, хотя реализуется принципиально иным методом – через «форсированный технологический трансфер». Классическая либеральная модель трансфера технологий основывается на коммерческом интересе, но в современном мире она уступает место более жёстким схемам. Модель quid pro quo (технологии в обмен на рынки), которая активно использовалась с  середины XX века, Китай довёл до «совершенства», привлекая сначала простые производства, а  затем все более наукоемкие. Так, по данным BACI доля китайского экспорта в группе «компьютеры-оргтехника» возросла с 8,5 % (2001 г.) до 46,4% (2021 г.); в группе «электротехническое оборудование» – с 6,4 % (2001 г.) до 34,1% (2021 г.); в группе «электроника-коммуникации» – с 6,5 % (2001 г.) до 31,5% (2021 г.), такая же тенденция в других группах технологий. Однако сам Китай не следует этой модели в отношениях с другими странами (например, с Россией), предпочитая экспорт готовых решений, а не передачу технологий. В Китае функционируют Центральная научно-техническая комиссия, созданная в 2023 году в рамках реформы научного управления, с функциями обсуждения и рассмотрения национальной стратегии развития науки и техники, основных национальных научно-технических задач и крупных проектов (например, «Made in China 2025», интеграция технологий двойного применения).

Особый подход демонстрируют США, где технологический суверенитет обеспечивается через комбинацию промышленного протекционизма,  масштабных государственных инвестиций и ограничительных мер. Принятый в 2022 году CHIPS and Science Act направлен на возвращение производства полупроводников и сокращение зависимости от азиатских поставщиков. Параллельно вводятся жёсткие экспортные ограничения на поставки высокотехнологичного оборудования в Китай. Ключевую роль играет DARPA с фокусировкой на прорывных технологиях двойного назначения (искусственный интеллект, квантовые вычисления, гиперзвук). Трехкомпонентная стратегия (субсидии – санкции – НИОКР) позволила США сохранить лидерство в 14 из 16 критических технологий по классификации CNAS (2023). Согласно ВВВ-закону (One Big Beautiful Bill Act, 2025), трансформируются приоритеты технологической политики: значительные объемы финансирования планируется направить на оборонные программы (космическая отрасль, БПЛ, самолето- и судостроение и др.),  отменяются «зеленые» субсидии, вводятся полная амортизация и немедленное списание расходов на НИОКР и проч. Этот подход контрастирует с европейской кооперацией и китайским государственным дирижизмом, подчеркивая разнообразие стратегий технологического суверенитета. В целом, он призван перезапустить технологическое лидерство США через защиту критических отраслей.

Сегодня, на фоне перераспределения прямых иностранных инвестиций и конкуренции технологических полюсов, западные страны  ужесточают политику трансфера технологий, что усиливает глобальную фрагментацию рынков. В совокупности с введением высоких пошлин, санкционными ограничениями принятые решения, возможно, потребуют корректировки технологических стратегий в ряде стран.

По мнению доцента кафедры общественных финансов Финансового факультета Финуниверситета Светланы Демидовой, опыт Европы, Китая и США демонстрирует три вектора технологической политики: кооперация (Европа), государственный дирижизм (Китай), агрессивный протекционизм (США). Для России актуальна гибридная модель – сочетание стратегического партнёрства с защитой критических технологий от односторонней зависимости. Формат коллегиальных органов должен поддерживать расширенный компетентный диалог  государства, бизнеса и науки для обеспечения эффективной координации усилий. Китайский опыт интеграции гражданских и военных технологий также может быть востребован без копирования чрезмерной централизации. Ограниченный бюджет при масштабных задачах требует дифференцирования источников финансирования. Например, в немецкой модели отраслевых технологических платформ по образцу «компетенц-центров» государственное финансирование составляет 50-70%, бизнеса – 30-50%. В России действуют аналоги (НОЦ, ПИШ, ИНТЦ, специальные проекты для критических технологий), но доля бизнеса в софинансировании как правило не превышает 10-15% и срок окупаемости проектов выше. Россия может адаптировать лучшие зарубежные практики, сочетая государственную поддержку с частными инициативами и международным сотрудничеством, чтобы не только снизить зависимость от импорта технологий, но и занять лидирующие позиции в глобальном технологическом ландшафте.           

Светлана Демидова, доцент кафедры общественных финансов Финансового факультета Финансового университета при Правительстве Российской Федерации