Дело личного выбора

Почти каждый, кто был в минувшее воскресенье на Пушкинской площади, говорил, что народу оказалось гораздо больше, чем он ожидал. Почти каждый говорил также, что не был на митингах с девяносто первого года, но теперь вот просто не смог не пойти. Облавы на грузин, и Политковскую убили. Нет сил терпеть.

Это все были частные беседы, я подслушивала. Публичных речей почти не было, а те, что произносились, расслышать оказалось трудно. Это был странный митинг –

несколько тысяч человек фактически просто стояли в сквере и разговаривали друг с другом.

Что меня поразило: они, казалось, испытывали чувство вины за то, что вот так разговаривают, и время от времени замолкали. Это резко отличало ситуацию от памятных мне митингов 80-х – начала 1990-х, не говоря уже о любительски-диссидентских собраниях советского времени, когда люди восторгались самой возможностью что-то сказать – не важно, публично или на ухо соседу, – и азартно перебивали друг друга.

Теперь люди, казалось, были подавлены тем, что у них нет достойного комментария. А если и есть, то что в нем нового? Большинство из нас стыдятся произносить банальности: что убивать критиков власти некрасиво и что выявлять тайных грузин через их детей в школах – тоже дело скверное. «Долой тирана!» – вдруг закричала пасcионарная пожилая женщина, и все вокруг поежились от неловкости. Всем, мне кажется, не хватало действия, но даже сакраментальный вопрос «Что делать?» поставить было неловко. Ведь это были бы опять-таки просто слова, тем более что в русской истории ответ на этот вопрос обычно звучал так: «Надо издавать новый журнал». Все присутствовавшие уже успели разочароваться в этом методе.

Многие из нас вышли из СССР людьми слова, получив в той стране гуманитарное образование – филологическое, историческое, киноведческое. Оно было хорошим и мало кому нужным в силу своей материальной невыгодности. (Так, помню, в голодные брежневские годы я питалась кальмарами и сыром рокфор, запивая все это шампанским брют, потому что в нашем окраинном гастрономе эти продукты спросом не пользовались.) Умение играть словами ценилось в советской культуре не меньше, чем, например, в хасидской. Остроумное слово казалось сильным оружием, к тому же абсолютно неуязвимым, поскольку противник его и понять-то не мог. Слово было синонимом независимости. Оно было сильнее, чем действие.

Сегодня мы порой стали стесняться слова. Оно кажется синонимом бессилия. Слово девальвировано – никто не обращает на него внимания. Никакие разоблачения и журналистские расследования никого не удивляют и ни к чему не приводят. Понятие «правда» отсутствует в лексиконе. Не существует механизма корреляции общественного мнения с политической реальностью.

Но ведь Анну Политковскую убили за слова? За правду?

Здесь тоже нет ясности.

В российской прессе доминирует мнение, согласно которому не важно, что именно она хотела рассказать в своей новой статье (ведь утверждала-то она примерно одно и то же уже много лет...), а важно, как это убийство будет использовано и в чьих интересах. Произносятся слова «подставили», «кому-то выгодно», «на кого-то повесили». Само по себе слово и его содержание кажутся не важными, важно только, какие они спровоцируют действия. Любое слово оказывается провокацией, потому что что-нибудь да провоцирует. Фактов больше нет, есть только цели и интересы. Критика называется «наезд», а похвала – «пиар». Такой вот радикально-рыночный подход. Романтических представлений о чистой истине больше не существует.

Так ли это на самом деле? Но какое может быть «на самом деле»: истина, как и слово вообще, стала делом нашего личного выбора, убеждения, частной жизни. И, может быть, это не худший вариант.

Тартуская семиотическая школа во главе с Лотманом, которая была, можно сказать, центральной идеологией 1960–1980-х годов и вырастила всю ныне активную гуманитарную интеллигенцию, учила, что все есть текст, основываясь на советской реальности, которая была относительно логична и познаваема. Нынешнюю реальность нужно вскапывать каким-то другим инструментом – действием, поступком. После уроков русского языка пора уделить некоторое внимание физкультуре. Прямостояние в сквере на Пушкинской площади, может быть, неплохое начало.