ЮБИЛЕЙ: Скромное обаяние интеграции

Вчера единая Европа отметила юбилей. Подписав 25 марта 1957 г. Римские договоры, лидеры Бельгии, Италии, Люксембурга, Нидерландов, Франции и ФРГ положили начало современной интеграции.

Несмотря на зрелый возраст, Европейский союз остается одной из самых непонятных для внешних партнеров (а отчасти и для собственных жителей) структур. Наиболее распространены два описания ЕС. Одно напоминает святочную открытку, другое – злобную карикатуру.

Два мифа

Сами европейские политики и бюрократы любят изображать свою вотчину как чуть ли не филантропическую организацию, которая только и делает, что печется о всеобщем благе и неустанно обеспечивает процветание. Недоброжелатели, напротив, клеймят чудовищного и неэффективного монстра, загоняющего народы в тиски тотальной унификации и подчиняющего их власти безликих чиновников-космополитов.

И то и другое неправда. Относительно недолгий опыт взаимодействия России с Европейским союзом свидетельствует: это жесткий партнер, нацеленный на защиту интересов собственных потребителей и производителей. Популярное у нас саркастическое отношение к якобы неповоротливой брюссельской бюрократии, этакому бессмысленному гигантскому Госплану, – вредное клише.

Российским представителям, которые непосредственно имеют дело с визави из ЕС, прекрасно известно, что им противостоят профессионалы высочайшей квалификации. Они точно знают, чего хотят, и беспощадны к любым просчетам противоположной стороны. Процесс согласования целей и интересов внутри Евросоюза действительно очень сложен, но там, где компромисс достигнут, позиция монолитна. Как раз в горниле внутриевропейских механизмов закаляется воля еврочиновников и шлифуется их умение добиваться своего.

При этом наблюдатели, мало знакомые с функционированием европейских институтов, как правило, безбожно преувеличивают степень унификации. Пресловутая бюрократия связана по рукам и ногам, все решения принимаются только на уровне Совета ЕС, где страны-члены имеют право вето (по крайней мере, пока). Так что, издеваясь над кодификацией кривизны огурцов, остроумцы в государствах Евросоюза должны были бы обратиться к собственным правительствам, ибо именно за ними, а не за брюссельским чиновничеством последнее слово во всем.

Прагматизм как двигатель

Основоположники интеграции, главным из которых был французский политик и общественный деятель Жан Монне, отдавали себе отчет в том, что национальные правительства не пойдут на отказ от суверенитета. Не для того европейские нации пролили море крови на фронтах двух мировых войн, чтобы делиться независимостью, которую они отстояли. Поэтому речь всегда шла не об ограничении, а о прагматичном слиянии полномочий, дабы каждый из участников мог расширить свои возможности. Усложнение процесса принятия решений – а это было неизбежно, поскольку сплетались интересы нескольких стран, – стало ценой, которую европейцы согласились заплатить за мир и устойчивое развитие.

Прагматизм вообще всегда был двигателем единства. Как только за чьими-то действиями проглядывали геополитические или чисто идеологические мотивы, в функционировании механизма начинались сбои. Так было, например, в эпоху Шарля де Голля или Маргарет Тэтчер. Нечто подобное происходит и сейчас, ведь стремительное расширение было обусловлено внеэкономическими факторами. До сих пор системе удавалось восстанавливать баланс и продолжать движение.

Общие европейские ценности, само упоминание которых вызывает аллергию у российской элиты, вещь тоже вполне конкретная и прагматическая. Когда политики Старого Света говорят о том, что в основе их взаимодействия лежат ценности, они не лукавят. Потому что без набора общепризнанных принципов общественно-государственного устройства европейские страны вообще ничего не объединяет.

Унификация невозможна

Даже культурно-историческая и религиозная общность – понятие весьма условное. В пределах изначальной “шестерки”, которая воспроизводила очертания средневековой империи Карла Великого, о гомогенности еще можно было говорить. Но расширение (пять волн после 1973 г.) сильно размыло устои. Подвести под единый знаменатель финнов и мальтийцев, латышей и греков, испанцев и шведских саамов едва ли возможно с любой точки зрения. Поэтому декларирование кодекса поведения – необходимое условие дееспособности, а не желание стереть различия между нациями. Воплощение ценностей все равно кардинально различается по странам и регионам Старого Света.

Когда в России говорят о принципиальной невозможности участия в европейском интеграционном процессе, ссылаются на нашу иную идентичность, особый путь, собственный ценностный ряд, огромные размеры и глобальную геополитическую сущность. Если бы препятствия к сближению с Европой действительно заключались в этом, их можно было бы преодолеть.

Среди стран, составляющих костяк Евросоюза, будь то Великобритания или Греция, Италия или Польша, Испания или Швеция, трудно найти такую, которая не считала бы себя хранительницей уникальных, только ей присущих традиций и представлений. Восемь столиц (Брюссель, Лондон, Мадрид, Рим, Берлин, Гаага, Лиссабон, Париж) мыслят мировыми категориями, поскольку в отдаленном или недавнем прошлом были центрами трансконтинентальных империй. Между прочим, маленькая Дания обладает одной из наибольших территорий на планете, если считать вместе с Гренландией.

Преждевременный приговор

Интеграция была рациональным выбором, при помощи которого державы Старого Света хотели усилить свои позиции в кардинально меняющемся мире. Удалось далеко не все. Сегодня, когда Европейский союз расколот и утратил четкое видение будущего, многие в очередной раз спешат похоронить идею объединения. Вчерашнюю Берлинскую декларацию в ознаменование полувековой годовщины, которая должна была продемонстрировать единство, в итоге вместо 27 лидеров подписали только трое – руоводитель страны-председателя и главы Европарламента и Еврокомиссии.

Но торопиться с приговором единой Европе не стоит. Нынешний кризис – свидетельство успеха. Задачи, которые ставили перед собой инициаторы интеграции, выполнены: создана не разделенная границами зона мира и благополучия. Теперь Европе нужен новый масштабный проект, рассчитанный на десятилетия вперед, и иное качество интеллектуального и политического лидерства. И хотя этого нет сегодня, пятидесятилетний опыт позволяет надеяться: и то и другое может появиться завтра.