Хищные вещи, тонкие вещи

Не то чтобы в Авиньоне этим летом мало интересовались «жизнью человеческого духа», но жизнь вещей нередко оказывается гораздо занятней. Даже поставленный в центр официальной программы «Ад» Ромео Кастеллуччи, что бы ни заявлял по этому поводу автор, – в сущности, спектакль про то, как красиво светятся на фоне ночного неба окна Папского дворца и неоновые буквы Inferno, как эффектно укрывает зрительские ряды огромный белый саван и как здорово скинуть с высоты 30 метров несколько телевизоров.

Но Кастеллуччи – художник, всегда готовый изувечить предметный мир ради красоты сценической картинки, а Жоанн Ле Гуйерм – клоун, и потому относится к вещам куда гуманнее. В небольшом шапито своего «Цирка Иси» он приручает и дрессирует тазы и ведра, доски и арматуру. Не беда, если подушка, как лягушка, ускакала от меня – теперь я знаю, где ее искать. Прискачет в «Цирк Иси», а уж там Жоанн Ле Гуйерм научит ее уму-разуму.

Похожий одновременно на Карабаса Барабаса и панк-идола Игги Попа жилистый человек в халате свирепо ходит по арене, цокая острыми носками металлических ботинок, сверлит зал магнетическим взглядом, скалится, рычит и щелкает бичом. Из кулис выскакивает большая мохнатая подушка: к ноге ее! Щелк! Подушка подпрыгивает, принимает форму пирамидки, дрессировщик подходит к ней как ко льву, распахивает пирамидке «пасть» и – але-оп! – ныряет в мохнатые недра. Из кулис выкатываются ведро и пара тазов. Щелк! Щелк! Щелк! Ле Гуйерм ударами бича начинает гонять их по арене. Далее в программе – укрощение трехметрового металлического прута-змеи и джигитовка на ощетинившемся пучке арматуры (пружинистые стержни торчат вертикально, сверху приделано седло): Жоанн Ле Гуйерм пародирует едва ли не все цирковые жанры. А под конец показывает собственное ноу-хау, шедевр балансировки: связывая длинные доски канатом, сооружает упругую разлапистую спираль, гигантскую головоломку, почти подпирающую невысокий купол шапито.

Если Ле Гуйерм с лукавым простодушием дрессирует предметы, то в «Вещах Штифтера» композитора и режиссера Хайнера Геббельса предметный мир живет своей сокровенной жизнью. Кто сказал, что театр может обойтись без чего угодно, но только не без актера? Прекрасно обходится.

Публика попадает не в театральный зал, а внутрь огромной музыкальной шкатулки, где временами звучит голос, читающий текст писателя Адальберта Штифтера, который впоследствии использовал Хайдеггер. Но нам не обязательно идти по этой тропинке, ведущей к понятию «вещи»: Хайнер Геббельс как никто умеет превращать философию в изумительный аттракцион.

По рельсам движется портал, на котором укреплены разнообразные механизмы звукоизвлечения – от колотушки басового барабана до пяти вертикально стоящих роялей с оголенными внутренностями. Вдоль рельсов проложены мерно ухающие пластиковые трубы, а на полу установлены ванны с химрастворами, в которых, как фотографии в проявителе, возникают ренессансные картины Паоло Учелло, а потом идет пар и булькают мини-гейзеры. Пространство вибрирует, стрекочет, переливается красками, рассекается скальпелями световых лучей, одинаково естественно порождает утробное урчание и музыку Баха.

Можно сказать, что оно предельно дегуманизировано, расчеловечено, подчинено лишь логике механических соединений и электрическим импульсам микросхем. Но именно здесь и возникает та самая «жизнь духа», которую, словно руду, пытается вырабатывать на сцене психологический театр (все с меньшим и меньшим успехом). Человек исключен из пространства театральной игры, но вещи оставлены тосковать по нему и механически ткать паутину образов в ожидании тех, кто придет эту тоску разделить. Ничто человеческое роялям, барабанам и трубам не чуждо – неудивительно, что в финале они выезжают на поклоны.

Авиньон