Перестройка: Разучились работать
Если реформы начинает страна, индустрия которой практически ограничена военно-промышленным комплексом, производственные фонды изношены, а импорт жизненно важен, создание конкурентоспособной – по структуре и качеству – экономики становится главной задачей. Этот процесс во всем мире именуется модернизацией. О подходах к модернизации – вторая статья цикла, посвященного будущему российских реформ. (Первая, «Бесконечный ремонт», вышла в номере от 10.04.2008.)
Когда речь заходит о модернизации, вспоминаются примеры Германии конца XIX в., СССР 1930-х гг., Японии 1960–1970-х гг., Бразилии того же периода и, наконец, «азиатских тигров» 1970–1980-х гг. и Китая в последние 20 лет. Во всех этих случаях речь шла, во-первых, о «догоняющем» развитии, нацеленном на сокращении разрыва с передовыми державами, и, во-вторых, об индустриальной модернизации, так как сосредоточение ресурсов (в основном при деятельном участии государства) позволяло решать лишь задачи развития промышленности. История показывает: «постиндустриальные модернизации» невозможны – информационная революция совершается не сверху, а снизу, а творчество плохо поддается мобилизации.
Гонка за лидером
Все эти страны проделали схожий путь: они хотели уйти от отсталости, а порой и нищеты (в конце 1950-х подушевой ВВП Южной Кореи и Тайваня был ниже, чем в большинстве стран Африки) и на равных интегрироваться в глобальную экономику. Важным стимулом было обеспечение безопасности и преодоление угрозы быть «съеденным» своими соседями или кем-то из крупных игроков в годы холодной войны.
Как строилась стратегия модернизации? Везде начинали с заимствования технологий и организации производства сложной продукции в своей стране. Иногда (как в части государств Латинской Америки) это заводило в «ловушку импортозамещения», но чаще (как в странах Юго-Восточной Азии) начиналось завоевание внешних рынков. На каких элементах модернизационной стратегии следует особо остановиться? Выделим четыре момента: отказ от «изобретения велосипедов» и смелое заимствование технологий; готовность ограничивать текущее потребление во имя инвестиций; обеспечение условий для наращивания экспорта; и наконец, развитие сначала среднего профессионального, а затем и высшего образования, а также прикладных исследований.
Модернизаторы начинали с заимствований. До 1985 г. Япония расходовала на покупку лицензий и патентов в восемь раз больше, чем получала от продажи собственных. Банк Японии кредитовал закупки технологий по ставке вдвое ниже рыночной, и вплоть до середины 1970-х 28–30% всего японского импорта составляли технологии. В Южной Корее даже в начале 1990-х гг. 85% предприятий работали по зарубежным лицензиям. В Китае сегодня доля собственного know-how не превышает 7%. Импорт технологий создал рабочий класс, сформировал новую культуру труда. В 1970 г. в Южной Корее, Малайзии и Индонезии крупнейшим работодателем было сельское хозяйство – там были заняты соответственно 30%, 29% и 35% работников. А в 1989 г. главным работодателем стало машиностроение: 23,5%, 27,2% и 20,4%. Этот сдвиг происходил и за счет притока инвестиций из-за рубежа: в критически важный для «азиатских тигров» период 1987–1992 гг. их объем в малайзийской экономике вырос в девять раз, в тайской – в 12,5, а в индонезийской – почти в 16 раз.
Все силы были брошены на индустриальный прорыв. Доля накоплений в ВВП в 1990-х достигала в Южной Корее, Малайзии и Сингапуре 35–37%, в Таиланде – 40%, а в Китае она и сейчас близка к 50%. С середины 1970-х по конец 1980-х гг. в Таиланде, Малайзии и Индонезии реальная заработная плата не росла вообще; в Южной Корее в середине 1980-х гг. она составляла 15% от японского уровня и 11% от уровня США. Сегодня средняя заработная плата промышленного рабочего в КНР – $278 в месяц. В целом заработная плата росла на 25–40% медленнее, чем производительность труда.
Ставилась задача обеспечения конкурентоспособности на глобальном, а не внутреннем рынке. Практически все страны дотировали экспорт своей промышленной продукции, но результат был достигнут: если в 1960 г. доля экспорта в ВВП Южной Кореи составляла всего 3,4%, в Индонезии – около 6%, а на Тайване – 11,6%, то к 1980 г. эти показатели достигли 30,1%, 30,2% и 46,8% соответственно. К середине 1980-х Япония обеспечивала 82% мирового выпуска мотоциклов, 80,7% производства видеосистем и 66% факсов и копиров; позже пальма первенства перешла к Южной Корее, Малайзии и Китаю. За 1990–2007 гг. объем экспорта из КНР в США вырос в 60 раз – с $5,3 млрд до $316 млрд, а профицит китайско-американской торговли достиг $253 млрд.
Одним из приоритетов стало образование. В Южной Корее в 1970-е гг. доход школьного учителя сравнялся с жалованьем армейского капитана. Успехи в этой сфере сопрягались с задачами модернизации: готовились грамотные исполнители, способные осваивать новые, главным образом заимствованные, технологии.
Свой путь
Россия и тут демонстрирует свой «особый путь». На протяжении всей «эпохи реформ» индустриальная политика отсутствует. Если в «азиатских тиграх» темп прироста промышленного производства в среднем в 1,7 раза превышал темп прироста ВВП, то у нас промышленность растет медленнее ВВП, подталкиваемого развитием сферы коммуникаций и связи (в 1999–2007 гг. ее валовой продукт вырос в 10 раз), предоставлением финансовых услуг (рост в 6,7 раза), оптовой и розничной торговлей (в 4,3 раза) и строительством (в 2,1 раза). Быстрее ВВП растут лишь производство труб и металлоконструкций, строительных материалов, а также пищевая промышленность. В сфере высокотехнологичного ширпотреба, на котором «выехали в люди» все новые индустриальные страны, очевиден провал: импорт занимает 55–90% рынка. Причины неудач, заметим, лежат на поверхности и сводятся к нескольким основным моментам.
Прежде всего, Россия страшится открытости и конкуренции. В 1899 г. граф Сергей Витте, докладывая императору Николаю II о положении дел в промышленности (на тот момент доля иностранных инвестиций в металлургии достигала 42% всех капиталовложений, а в угледобыче – 70%), заявил: «Россия не Китай! Только разлагающиеся нации могут бояться закрепощения их прибывающими иностранцами». Россия сейчас, похоже, боится именно этого. Только в 2008 г. 25% «АвтоВАЗа» наконец продано иностранному инвестору – с решением тянули до тех пор, пока наша страна не стала производить меньше автомобилей, чем Чехия и Словакия! Монополии (в основном государственные) диктуют растущие цены, и о конкурентоспособности говорить уже не приходится.
Доходы населения растут быстрее ВВП: в 2001–2007 гг. разрыв составил небывалые 2,4 раза! Доля накопления в ВВП находится на уровне никуда не спешащих стран ЕС: около 17,5%. Неудивительно, что на продукцию глубокой переработки приходится 14% экспорта, а на высокотехнологические товары – 3,7%. Российская элита слепо верит в ею самой сочиненные мифы о возможности технологического прорыва; она не хочет понять, что технологии покупают лишь у тех стран, которые могут довести их до промышленного использования и тем самым доказать их применимость, если не эффективность.
Образование в его нынешнем виде не отвечает целям развития. Система профессионального обучения разгромлена, в обществе культивируется пренебрежение к любому труду, кроме управленческого; восторг вызывает не самоограничение, а безудержная роскошь. Элита не намерена нести жертвы во имя модернизации. Если в США между 1929 и 1968 гг., когда страна совершала индустриальный прорыв, число миллиардеров снизилось с 32 до 13, то в России оно выросло на 32 человека за один лишь 2007 год!
Сложившаяся в России экономическая система предполагает государственное перераспределение финансовых потоков, генерируемых в добывающих отраслях, напрямую в потребительский сектор (или импорт), минуя машиностроение, производство технически сложных товаров и сельское хозяйство. Сегодня даже успешные предприятия не могут выполнить размещенные у них заказы; примеры тому – срыв модернизации военных кораблей для Индии и судостроительного контракта с Норвегией, задержки с полетом SuperJet. Россия превратилась в страну-рантье, а элита не приемлет модернизацию потому, что промышленное развитие может подорвать положение сырьевого сектора как единственного – и уже монополизированного властью – источника «кормления». Итоги последних лет сделали индустриальный прорыв в России невозможным – как бы ни утверждали обратное наши оптимистичные лидеры и их преемники.