Большая ловля покемонов

Новые движения в культуре порождают в экспертной среде соблазн отметиться во всем блеске знания и интеллекта. И то, что покемонов еще не привязали к политике, – наш общий недосмотр, провал российской прикладной и фундаментальной социологии, общей и оперативной политологии, всей постмодернистской философии власти и специальной теории политического виртуализма. Параллели напрашиваются, но тем более рискованны поверхностные аналогии, связывающие все со всем, и наоборот. Поэтому разбираться в проблеме надо неспешно и по науке.

Первой приходит на ум даже не виртуальность чужой игры и нашей политики, хотя и она тоже. И даже не онтология «дополненной реальности», в которой иллюзия вплетена в живую фактуру off line. Важнее сама установка на дискретный отлов мелких созданий, говоря философски, сущностей. Это уже принцип и тренд: создание грандиозных технически совершенных систем, позволяющих носиться по городам и весям без видимой пользы с целью достижения единичных чисто символических эффектов без риска пострадать или быть хотя бы укушенным. Вроде систем автоматического слежения и запоминания у операторов связи.

Точечные репрессии также связаны не с тем, что кто-то что-то нарушил (иначе сидеть должны уже тысячи, как когда-то миллионы за косые слова и взгляды), а с необходимостью периодически кого-то отлавливать, пугая публику гомеопатическим террором высокоточного правоприменения. Да и недавно принятый гигиенический «пакет» надо будет чем-то наполнять.

И в сильной игре, и в слабой политике объектом отлова является одна и та же сущность – «беззащитный демон». В игре это Pocket Monsters, милые ужастики, чуть страшнее Чебурашки, лишенные систем обороны, но обучаемые. В политике это тоже обычно мелкие беззащитные существа, которым приписываются свойства демонические и монструозные при очевидной безобидности их деяний. Центральная власть упражняется на видных личностях, но ее вегетативная система занята классическим отловом покемонов, пасущихся в соцсетях. Эта игра для заряженных бездельников увлекательна, а для политических идиотов просто заразна, что уже становится видом массовой зависимости. Это тоже терроризм, хотя и внутренний, направленный на своих же невинных сограждан. У нас все это уже было. Массовое распространение такого вируса для страны стократ опаснее всех «пятых колонн», вместе взятых.

То же с образом внешнего врага. В целом он системный и глобально масштабированный. Однако конкретные примеры, экземплифицирующие принцип, тоже сплошь и рядом напоминают слабых монстров, в которых есть что-то «карманное». Таковы злодеи, собиравшиеся лишить весь Крым всего электричества, – смешные, хотя и поддержанные артиллерией, залезшей в воду, чтобы ближе прицелиться. Таковы пойманные и переобучаемые мальчишки-диверсанты, в слезах зовущие маму. Даже прославленная наводчица из сопредельного государства, после окончания торга и шумихи отпущенная домой, тут же становится разновидностью политического покемона, все смертные грехи которого в мгновение ока забыты при появлении заставки game over.

Что-то неуловимо покемонистое есть даже в нашей яркой, но робкой борьбе с коррупцией. Вроде бы страна наблюдает резонансные дела, выдавливаемые на поверхность подковерной борьбой служб и кланов. Масштаб должностей и хищений не игрушечный: министры с высокопоставленными любовницами, полковники с домашними заначками в размере бюджета среднего города и индексации всех пенсий. Однако и они, будучи типичными оборотнями, воспринимаются не иначе как пойманные в игре отдельные зверюшки, как предмет не столько кошмара и серьезной заботы, сколько иронии и насмешек, доброго сарказма, как та поэтесса под арестом или этот хранитель миллиардов в мешках. Никто не ждет раскрутки дел всерьез, но все готовы упражняться по этим поводам даже не в остроумии, а в острословии. Здесь уже не эпизоды и фигуранты, а сама коррупция выглядит карманной, мало напоминающей смертельную хворь, разъедающую государство. Ее карманный характер заключается в возможности достать – и тут же спрятать, будто это коррупция в кармане у власти, а не власть в кармане у коррупции. Как у ослика: входит – и выходит...

Покемонистый характер репрессий и вражды скорее плюс – хуже, когда всерьез. Но проблема встает в полный рост, когда похожими на покемонов становятся сами достижения страны: эпохальные проекты, мероприятия, стройки века. Они тоже по-своему монструозны, поскольку сочетают несочетаемое (общий порыв и приватную корысть) и в итоге всегда оказываются оборотнями: праздники и победы оборачиваются скандалами, новые мосты рушатся, эпохальные проекты растворяются в небытии вместе с модернизациями, инновациями, идентичностями, скрепами и русскими мирами с новороссиями. В массовой пропаганде и информации почти весь позитив также напоминает известную игру: поиск и отлов маленьких, симпатичных символических побед власти, забываемых тут же после окончания охоты за трофеями.

Даже успехи на международной арене, во внешней и оборонной политике часто оборачиваются отловом мелких сущностей, виртуальные победы над которыми раздуваются – и тут же сдуваются. Переговоры на высшем уровне и ниже подаются всерьез, но как только протокол снят, все эти Обамы, Керри и даже Меркели тут же превращаются в политических покемонов, с которыми наши титаны дипломатии играют, как с ничтожными личностями, хотя и демоническими, но в целом смешными созданиями. Pocket Monsters здесь выступают как простое русское chmo, одинаково клейменное надписью на заднем стекле и поучениями российского начальства.

Обобщая, можно констатировать в покемонизме структурную, культурную и онтологическую общность популярной игровой программы и публичной политики: виртуальность, установку на отлов и обучение монструозных, но безобидных сущностей в дополненной реальности (я предпочитаю называть ее «встроенной») вплоть до утраты способности различать иллюзию и жизнь.

Вроде не страшно: не первое в нашей истории нашествие симулякров – чистейшей виртуальности чистейший образец. Не очень смущает и сам игровой, театральный характер политики, всей этой проникающей идеологии и психотропной пропаганды в стилистике отвязанного политического постмодернизма. В представлениях такой власти все население – мелкие существа для отлова и обучения.

Трагедия начинается на выходе в жизнь, когда оказывается, что за всей этой беготней за игрушечной живностью забыли о делах и уже не различают своих отнюдь не карманных монстров, играющих по-крупному, в реале и на поражение.

Автор – руководитель Центра исследований идеологических процессов